Валерия Энгельс – молодая, но уже состоявшаяся артистка, преданная ученица Романа Виктюка, хорошо знакомая постоянным зрителям его театра. Эмоциональная и интеллектуальная точность ее игры – результат серьезного профессионального подхода, в котором есть место глубокому всестороннему анализу, погружению в материал, разнообразному каждодневному тренингу. Воспитанная в эстетике своего мастера, она искренне откликается на другие театральные формы и системы, не боится никакой работы, впитывает лучшее из того, с чем встречается. Неудивительно, что в ее актерской копилке – диаметрально противоположные образы: от товарища Ундертон в «Бане» до Царевны-Лебедь в пушкинской сказке. И наверняка это только начало.
– У вас очень красивое имя, звучащее как сценический псевдоним.
– Тем не менее это моя настоящая фамилия, доставшаяся мне от папы (в его роду были австрийцы). Кстати, я – первый член семьи, родившийся на территории России: старшее поколение в советские времена жило в Киргизии, откуда уехало только с распадом Союза, когда начались гонения на русских. Почему-то выбор пал на Саратовскую область, куда перебрались сначала бабушка с дедушкой, а потом уже и мои родители, а также тетя с дядей. И так совпало, что рядом находился город Энгельс, из-за чего меня в детстве дразнили (дети, конечно, не очень знали, кто такой Фридрих Энгельс).
Я сама в Киргизии не бывала, но вся семья с любовью и нежностью о ней вспоминает. Там потрясающий климат, прямо в огороде растут фрукты, которые можно срывать с ветки и есть. Все вокруг красочное, яркое. Родные привезли с собой национальную среднеазиатскую кухню: плов, манты, долму. На этом и я выросла.
– Ваше окружение было творческим?
– Мой родной дядя, Виктор Пивоваров – артист балета. Он окончил балетное училище в Киргизии, затем переехал в Ленинград, где начал танцевать. Позднее с компанией артистов он отправился в Лондон, став одним из основателей труппы «Russian Ballet», в которой много лет солировал. Его жена – тоже балерина. Каждый год они приезжали к нам в Саратов, привозили подарки. Мы все им очень гордились, он был для меня примером, мне хотелось быть похожей на него.
Хотя и мои родители – люди творческие. Папа рисовал, мама участвовала в художественной самодеятельности, танцевала в ансамбле. Она и меня подтягивала в эту сферу: настояла на том, чтобы я пошла в музыкальную школу, занималась гимнастикой. Мы жили в рабочем поселке Новые Бурасы под Саратовом, где у ребенка, конечно, было мало возможностей. Помню, мама привела меня на танцы – и я не стала ходить в эту секцию: во-первых, занятия шли в 11 утра по воскресеньям, в мой единственный выходной (это же сущее наказание для детей!), а во-вторых, были невыносимо скучными – «два притопа, три прихлопа». Зато я искала в фильмах, которые смотрела, танцевальные эпизоды, копировала их и выучивала, на основе этих движений придумывала хореографию и благодаря этому считалась в школе хореографом. Со второго класса я начала ставить танцы, ко мне обращались старшеклассники за консультацией перед выступлениями. Было очень забавно, ведь я тогда была малявочкой. Но я постоянно участвовала в концертах, а чуть позже начался прекрасный период КВН. Это мое самое любимое время! Был большой этап подготовки – несколько месяцев репетиций, придумывания шуток. Нас отпускали ради этого с уроков. Мне это очень нравилось.
– И вы решили: «Буду артисткой»?
– Не помню времени, когда бы я так не решала. У меня всегда было ощущение, что я буду артисткой, меня все так и звали. Но в детстве я еще не знала, что есть такая профессия – актер, поэтому хотела стать певицей (я их много видела по телевизору). А чуть позже, узнав об актерах, поняла, что это мне ближе: хотелось играть, что-то важное проживать. Тогда активно развивался интернет, я начала изучать этот вопрос: какие есть вузы, как туда поступать. Когда я училась в 8-м классе, мама ушла с административной должности в поселке и приняла решение переехать в Москву. План был такой, что она там освоится и подтянет меня, чтобы я, окончив учебу, поступила в столичный институт. Полтора года я жила с тетей в Саратовской области, пока вдруг не позвонила мама: «Идет кастинг в мюзикл – приезжай». Я до этого уже несколько раз бывала в Москве, предпринимала попытки играть в сериалах. В итоге кастинг я прошла и стала заниматься в детской эстрадной студии актерским мастерством, сценической речью, движением, вокалом. Это стало моей отдушиной, поскольку было тяжело в середине учебного года менять место жительства, школу. Но по выходным я приходила в студию. Правда, я была в ужасе от того, сколько талантливых детей вокруг! В своем-то поселке я была одной из немногих. А московские ребята все были умелые и очень раскрепощенные, моментально включались в действие. У меня, конечно, возник на этом фоне зажим. Это был первый момент в моей жизни, когда я почувствовала конкуренцию. Там я повстречала своего первого педагога, режиссера нашего мюзикла Наталью Гончарову, впоследствии помогавшую мне готовиться к поступлению.
– Вы окончили Институт театрального искусства. Не сталкивались с предубеждением к этому вузу среди профессионалов?
– Я пробовалась в основную пятерку театральных вузов, кроме ВГИКа (я тогда уже поступила к Роману Григорьевичу и больше не хотела никуда). В «Щуке» я еще в 11-м классе занималась на подготовительных курсах, и это тоже помогло, потому что там было образование совсем другого уровня – академическое, серьезное. У них я дошла до третьего тура, а дальше не прошла. Что касается некоего предубеждения к театральным вузам не первого ряда, то я с ним сталкивалась. Но дело тут именно в качестве образования: основная пятерка сильна своей историей, подходом к обучению, высокими требованиями. Их высочайший конкурс развивает большую конкуренцию на курсе, и ты учишься с сильнейшими. Это здорово. Но исключения из правил бывают. Многие актеры, учившиеся в провинции, строят прекрасную карьеру в Москве. (Говорю о Москве, потому что это театральная и киношная столица страны. Конечно, есть еще Петербург, но в других городах эта сфера, к сожалению, не слишком развита). Но вы правы: вуз, который ты окончил, может создавать определенные препятствия. В моем случае меня спасает мастер – человек с именем. Стоит сказать, что я училась у Виктюка, как все начинают понимающе кивать. Если бы не он, я бы подумала о перепоступлении в другой институт. Тем более, что я поступала в тот год, когда ИТИ только основался, у него еще не было аккредитации и до конца сформированного педагогического состава.
– Как вы попали на курс к Роману Виктюку?
– Один из педагогов ИТИ был на отчетном концерте в моей театральной студии, заметил меня и еще пару ребят и пригласил на прослушивание к Виктюку. Он как раз тогда отсматривал подготовительные курсы при каком-то институте; туда я и пришла. Я была с мамой, и Роман Григорьевич мне это потом долго припоминал. Мама была в шоке от его репетиций, но и я тоже: я увидела его в первый раз, и это произвело на меня неизгладимое впечатление (люди, знавшие его, меня поймут). Я прочла свою программу, он слушал, кивал, дал мне дочитать до конца (что тоже было удивительно – другие мастера часто останавливают). На второй этап я вышла с монологом из пьесы Тургенева, и Роман Григорьевич стал со мной репетировать: велел мальчику, моему будущему сокурснику, сесть передо мной, и я, читая, вплетала свои волосы в его… Так я впервые соприкоснулась с режиссурой Виктюка, которой во время дальнейшей учебы было много.
То, что я попала к нему на курс, изменило меня и всю мою жизнь. Нам повезло, потому что не со всеми курсами ему хватало времени плотно работать. А к нам он приходил три раза в неделю, занимался по многу часов, мы еле успевали готовить для него этюды. Мы застали тот период, когда он был в бодром расположении в плане здоровья и физических сил. Он в нас вкладывался. У нас была возможность приходить на его репетиции. С этим связана смешная история. На занятиях по мастерству Роман Григорьевич постоянно рассказывал нам про своих артистов – как они летают, какие они великие и потрясающие. И вот мы тайком от него пришли посмотреть, как он репетирует в театре, а он «размазывает» исполнителей и кричит: «Мои студенты принесли такие замечательные этюды!» Так он нас друг другу и ставил в пример.
– Тогда же вы поняли, что ваша театральная судьба окажется связанной с мастером?
– В сентябре 2012 года мы начинали заниматься в Первой школе мюзикла и здесь, в театре, причем до его реставрации. Роман Григорьевич любил рассказывать, как он со своими артистами репетировал в холоде и голоде – все во имя искусства! Так вот и у нас было то же самое: в здании не было ремонта, пробегали крысы иногда, было холодно и голодно – но и весело тоже. На втором курсе нам дали новую тему – творчество Хармса. Виктюк вообще настраивал нас на абсурд, мы плотно с ним работали: по его мнению, эта литература – основа театра будущего. Я очень выросла на этом материале, он стал для меня знаменательным моментом. Мы поставили «Елизавету Бам», где я играла заглавную роль, и повезли спектакль на театральную Универсиаду в Питер. Это были настоящие гастроли, целую неделю мы имели возможность играть и смотреть другие театральные школы: видели Корею, Пекинскую оперу, европейские постановки. Было здорово. Тогда же я поняла, что буду с Романом Григорьевичем до конца и не посмотрю никогда в другую сторону.
– Была уверенность, что вы останетесь у него в театре?
– Когда мы учились, не было ни малейшей надежды на то, что Роман Григорьевич пригласит нас в свою труппу. У него уже был сформированный коллектив, да и вообще под конец жизни он работал только со своим постоянным составом артистов, про которых он точно знал, как их надо использовать. После последнего экзамена мы стали отмечать окончание учебы. Все, в слезах и соплях, по очереди говорили тосты, плакали, благодарили мастера за всё. И вдруг, уходя, он сказал: «Ну, завтра в 12!» Мы подумали, что это шутка, не придали этим словам значения. Но через два дня старосте позвонили и сказали, чтобы мы все пришли в театр с дипломами – оформляться. Это было что-то невероятное! Подписывая договор, мы даже не смотрели на условия: это было неважно – да хоть 20 лет рабства, лишь бы быть здесь! Первое время мы буквально ходили по стеночке, очень боялись разрушить атмосферу. Виктюк взял всех, но постепенно некоторые отсеялись (сейчас нас человек шесть с курса). У него уже была такая практика с выпускниками «Щепки»: он после показа пригласил к себе весь курс. Но не всех сразу стали задействовать в спектаклях, а это значит, что ты должен сидеть на месте, не можешь уехать или сыграть еще где-то, потому что тебя могут в любой момент вызвать. Но невозможно годами ждать у моря погоды. Так же произошло и с нами: каждый пошел своей дорогой. Я осталась в театре.
– В чем сила репертуарного театра?
– Я обычно выкладываю афишу на месяц со своими спектаклями, и недавно знакомый (он служил в провинциальном детском театре) заметил: «Что-то у тебя совсем мало спектаклей – всего семь». А это был чуть ли не лучший мой месяц в плане занятости! Я же не в антрепризе работаю, где можно за короткий период заработать на год вперед – за счет того, что ты по три раза в день на сцену выходишь. В репертуарном театре все не так. Есть постановки, которые играются, например, раз в полгода. Чтобы держать их в тонусе, надо периодически репетировать. Чтобы артисты не теряли форму, нужно заниматься тренингами. У нас есть занятия по пластике, которые ведет Владимир Алексеевич Аносов, теперь к ним прибавились тренинги по системе Тадаши Судзуки (с их помощью мы работаем над новой премьерой, которая состоится осенью: в ней мы добиваемся синтеза японской культуры и славянской мифологии). Оказалась, что система японского театра достаточно схожа с подходом Виктюка – тот же фокус на энергии, физической точности, голосоведении. Для нас такое соприкосновение не столь необычно, как могло бы быть в другом коллективе.
Так что можно сказать, что репертуарный театр держит тебя в строю. Ты не можешь в любой момент уйти на другие проекты или подработки. Мне нравится, что здесь ты не застреваешь в одной знакомой роли. Нет, мы постоянно сталкиваемся с новым материалом и авторами. На каждом спектакле мы делаем большую исследовательскую работу. На этом растешь и учишься как артист и как личность: думаю, своих сил у меня на это не хватило бы.
– Театр театру рознь, и ваш коллектив не похож на другие. Воспринимаете спектакли вне системы Виктюка?
– Я стараюсь быть понимающим и благодарным зрителем и уважаю чужой труд: любой спектакль – очень большая и сложная работа, в которую я искренне стараюсь вникнуть, даже если она сделана в другой, отличной от нашей, системе координат. Меня не смущает иная стилистика. Но есть вещи, которые мне не нравятся в силу моего эстетического воспитания, привитого Романом Григорьевичем. Например, не люблю мусор на сцене – он обытовляет постановку. Виктюк учил нас обходиться минимумом средств, но использованных по максимуму. Подруга параллельно со мной училась в Щукинском, и я помню, как ей постоянно не хватало предметов на выгородку: «Мне для этюда нужно барную стойку!» Я смотрела на нее в шоке, потому что если у нас на этюдах возникала лишняя деталь, наш мастер рвал и метал. Он выступал за то, чтобы актер был «голым» на сцене, не прикрываясь декорациями. Он своих артистов воспитывал как режиссеров: требовал нервную экспрессию, но придумать, как ее выразить, должен ты сам. Не бери предмет в руки, не укутывайся в костюм – сыграй без маскировки.
Также нас отличает от других своеобразная голосовая подача. Я привыкла к четкой поставленной речи, мне приятно ее слышать. Думаю, у многих зрителей, особенно неподготовленных, от этой манеры «взрывается» мозг, они не понимают, почему актеры так неестественно говорят, перенапрягают голоса. О «Служанках» забавно рассуждали, будто артисты работают под фонограмму. Мол, невозможно же при этом еще и так двигаться. Мне нравится, что спектакли Виктюка задевают за живое. Как в изобразительном искусстве: есть картины, исполненные реалистически, а есть, скажем, Врубель, у которого вблизи ты видишь только жирные мазки, – и надо отойти подальше, чтобы оценить изображение целиком. Мне кажется, так же нужно воспринимать и работы Виктюка: в зале ты замечаешь «мазки», и лишь выйдя из театра, получаешь впечатление от целого. (Знаю людей, которые наших постановок не поняли, но почему-то пришли еще раз). Что-то остается внутри, и ты уже не можешь быть равнодушным. Да, есть те, кто категорически нас не принимает – но и у них яркие эмоции. А кого-то наша работа трогает до такой степени, что они не могут потом разговаривать. Со мной так было после «В начале и в конце времен»: я вышла на улицу, бросила друзей, никому не отвечала. Мне хотелось запомнить в себе это ощущение.
– Вас не огорчает то, что у вас в репертуаре нет классики в общепризнанном смысле?
– У меня нет ощущения, что я что-то упускаю, хотя есть желание взглянуть в сторону классических трагедий и произведений Шекспира – очень хочется к ним прикоснуться. Но наши режиссеры умеют любому тексту придать большой масштаб. Тот эмоциональный пласт, о котором мы говорим со зрителями, не слабее великой литературы, пусть часто наши пьесы кажутся проще и современнее. Зато в актерском плане мне удается в своих ролях прожить многое. Наверное, и амплуа у нас тоже есть, но есть и возможность выходить за его рамки. Нас на курсе так учили, что ты можешь быть кем угодно. Это важно для студента – учиться на разном материале и играть то, что ты хочешь. У меня и сейчас роли кардинально разные. Помню, в один сезон я одновременно работала над спектаклем «Танго», где играла девушку-невесту, в «Посторонних» у меня была роль матери – старой мрачной женщины, убивавшей людей, а параллельно я репетировала Поллианну– одиннадцатилетнюю девочку. Я захватывала весь возрастной диапазон, и это очень здорово. Но вообще мы умеем просто входить в персонажа как в определенную маску и затем из него выходить. Так говорит Дмитрий Бозин, и он прав, потому что невозможно нести с собой весь объем роли.
– Вы играете двух царевен в сказках Пушкина – они тоже разные?
– Разница очень большая! В «Сказке о мертвой царевне и семи богатырях» у меня абсолютно по-человечески понятный образ: моя героиня не возвышенная принцесса, а непосредственная девочка, готовая на приключение. Мы решаем спектакль через открытый прием: выходим к зрителю как артисты, которым сам Пушкин раздает роли, а далее входим в своих персонажей. Мы идем от себя, и мой образ получается близким ко мне. Я попыталась сделать его мальчуковым, хулиганским, неправильным. Помню, давно я смотрела в «Сатириконе» «Ромео и Джульетту» – о постановке было почему-то много плохих отзывов, но мне она понравилась. Особенно то, что Джульетта была в ней сорвиголовой – характерной, классной, яркой. И в нашей работе мне тоже захотелось быть острой и эмоциональной.
А Царевна-Лебедь в «Сказке о царе Салтане» – совсем другая история. Это мистический персонаж, волшебница, которая создает пространство вокруг: и остров, где оказывается Гвидон с матерью, и все чудеса и перевоплощения. Даже нападение коршуна, от которого Гвидон ее спас, она сама и инсценировала. Так долго она ждала человека, с кем можно разделить свои богатства и чары, что сама его выбрала в итоге: намеренно попала в ловушку, чтобы его проверить. Мне кажется, у моей героини бесконечная жизнь, она существует в этом мире не одну сотню лет, у нее уже совершенно другая мудрость и взгляд на все. И иная сила в ней заложена, способная влиять на действительность.
Вот рассказала про свои роли, а зритель может этого и не увидеть! Но я так себе их напридумывала. Артисты должны гиперболизировать то, что происходит с их персонажем, чтобы доводить роль до нужного эмоционального уровня. Иначе мы будем холодными на сцене – и что тогда играть?
– Наверное, непросто добиться нужных эмоций, когда в репертуаре так много абсурдистской тематики.
– Эта литература для меня естественна и органична, потому что это в первую очередь истории про людей, хотя и в своем времени. Роман Григорьевич научил нас расшифровывать абсурд: им прикрывали то, что нельзя было выразить в те года, – это было опасно. Тексты обэриутов кажутся детскими и непонятными, но это действительно новый язык: «Мы чудаки, мы так говорим, и нам ничего за это не будет». Все пишут о том, что у них болит. Если подходить к такому материалу с позиции человеческого духа, он становится простым и логичным. Ты точно так же защищаешь своего абсурдистского персонажа, как чеховского или шекспировского.
Можно сказать, что наш театр – продолжатель традиций Серебряного века. Неслучайно даже то, что мы находимся в этом здании, построенном по проекту архитектора Мельникова. Недавно мы поставили «Баню» Маяковского, кто в свою очередь сыграл в жизни Константина Степановича заметную роль. Он стал специалистом с мировым именем во многом благодаря участию в Международной выставке в Париже, а решение о его отправке принимали как раз Луначарский – и Маяковский! Потом он построил в виде шестеренки клуб культуры им. Русакова, относящийся к трамвайному депо, а в нашей пьесе речь идет о новых трамваях. Все так интересно пересекается! И потому действительно закономерно, что Роман Григорьевич столько лет был привязан к этому месту: оно будто само помогает нам и выбирает, кто в нем должен быть. Можно вспомнить еще историю: когда не стало нашего худрука, мы долго не притрагивались к его кабинету, ничего в нем не переставляли (хотели сделать здесь музейное пространство), и только год назад сняли с дверей табличку. Буквы убрали, но клей по-прежнему проступал, и была видна надпись «Роман Виктюк». Как будто дух его остается с нами. Надеюсь, эта сила поможет нам сохраняться на плаву и беречь его наследие.
– При этом у вас сейчас нет художественного руководителя.
– Орган, сегодня управляющий нашим театром, – это худсовет. В нем семь человек, непосредственно работавших с Романом Григорьевичем: его артисты и режиссеры, многое от него впитавшие. Думаю, это идеальное решение для того, чтобы продолжать традиции нашего мастера. Наверное, наличие одного худрука – ситуация более удобная хотя бы потому, что у него будет больше влияния. Но мне кажется, что наша идея с худсоветом лучше: режиссеры, руководящие нами, все очень разные (хотя все – ученики Виктюка), каждый взял от учителя что-то свое, при этом они развивались самостоятельно, в сотрудничестве с другими постановщиками, а теперь становятся еще увереннее и интереснее в работе с нами. У нас сейчас прекрасная команда, мне нравится в ней работать, потому что мы существуем в общей системе координат, в понятной стилистике. В иной системе мне было бы сложно, и потребовалось бы время, чтобы преодолеть внутреннее сопротивление, – я преданный человек.
– Однако стилистика связана с людьми, много лет определяющими лицо театра, – например, с Дмитрием Бозиным. У молодых артистов нет ревности на этот счет?
– Эти амбиции очень легко развеять: пусть молодой артист попробует сделать то, что делает Дмитрий Бозин. Уже несколько лет открыт кастинг на «Служанок», столько исполнителей мы отсмотрели! Никто не может встроиться в этот спектакль: либо приходит хороший актер – но не пластичный, либо прекрасный акробат и танцор – но не умеющий так работать голосом, либо человек не дотягивает в актерском плане. Я часто видела девочек, подходивших к Виктюку со словами: «Я хочу играть!» Он всегда отвечал: «Играйте! Кто вам не дает?» Вот именно – кто вам не дает? Придите и покажите, что вы можете, докажите, что вы лучше.
В нашем театре нет токсичной атмосферы, я не чувствую давления со стороны взрослых артистов. Конечно, они строги и очень требовательны, но при этом с чувством юмора и искренне хотят нам помочь. Они понимают, что мы будем продолжать их дело. То, что мы вместе выходим на одну сцену, естественно ведет к тому, что им не хочется за нас краснеть. Порой они могут объяснять и действовать жестко, но это абсолютно нормальная ситуация для актера. И каждый, кто идет в эту профессию, должен быть к этому готов. А та же Людмила Погорелова много ролей отдала молодым артисткам. Эта передача идет сама собой. Есть роли, из которых вырастаешь, и все это понимают. Но всем есть что играть, никто наших звезд со счетов никогда не спишет. Мне кажется, театр на них и держится. А нам нужно у них учиться, пока есть такая возможность, впитывать лучшее.
– Учиться можно разными способами – например, с помощью книг. Расскажите об арт-медиа проекте «Мы с тобой одной книги, ты и я», в котором вы участвуете.
– Проект организовали наши друзья из библиотеки на Аргуновке (Библиотека-медиацентр №67 – прим. Д.С.). Началось с того, что нас стали приглашать на творческие встречи, потом мы с режиссером Дмитрием Голубевым придумали новый формат: артисты читают для посетителей библиотеки разнообразный литературный материал, подобранный соответственно теме вечера, что-то дают почитать пришедшим. Здорово, что все участвуют в процессе, наблюдают за тем, как мы разыгрываем текст, а не просто сонно слушают. Зал всегда переполнен, у нас часто идет обсуждение услышанного. С некоторых пор я взяла на себя функцию ведущей – так я набираюсь опыта разговора со зрителем, учусь преодолевать волнение. В таком формате твое слово принимается кем-то: ты его произнес – и уже назад не вернешь, придется идти в выбранном русле. А когда ты остаешься наедине с собой (например, снимаешь себя на камеру), ты знаешь, что у тебя есть возможность переснять, и это губительное для актера ощущение – можно записывать по 20-30 дублей!
Нам всем полюбились эти встречи. Хотя мы и не играем, как в театре, но все-таки разыгрываем тексты (иногда именно те, в каких мечтали сыграть). Мне всегда было жаль, что застольный период при подготовке к спектаклю – разбор, рассуждение об идеях, заложенных автором, – скрыт от зрителей. А это очень интересный процесс, который хочется снимать на камеру. Мы часто копаемся в сакральных смыслах, уходим глубоко в мифологию, поднимаем книги для анализа. Я люблю программу «Игра в бисер» на телеканале «Культура» – и наши разборы отдаленно ее напоминают. Конечно, мы не филологи, и уровень обсуждения не на таком профессиональном уровне, но мы стараемся к нему подобраться. Это был один из принципов работы Виктюка – идти от автора. Как только ты получаешь роль, ты первым делом прочитываешь пьесу или роман, потом – биографию писателя, потом – биографии людей из его окружения. Мы беседуем с вами в кабинете Романа Григорьевича, где собрана его библиотека (сейчас здесь только малая часть). Мы пытались ее переписать для архива, но сделали запись лишь трети – и уже насчитали более трех тысяч томов. Есть полка, забитая книгами о Марине Ивановне Цветаевой – не ее произведения, а сочинения о ней. Вот какой объем работы нужно выполнить перед тем, как подойти к постановке! Да, это сложно: хочется, чтобы пришел режиссер, который все покажет и расскажет, ты не будешь напрягаться и искать – но так не бывает. Для меня как для современного человека, «испорченного» технологиями, с клиповым мышлением, тяжело удерживать внимание, когда погружаешься в изучение. Но я стараюсь делать необходимый анализ, хотя многое забывается, и тогда приходится обновлять знания и что-то перечитывать. Так что с литературой мы взаимодействуем, и никто нас не спрашивает, нравится нам это или нет. Но это и хорошо: все-таки мы представители культуры и должны соответствовать этому высокому званию.
Дарья Семёнова
Фото из личного архива Валерии Энгельс; фото из спектаклей Полины Капицы, Василия Кострикова, Елены Пенкиной
Comments