Владимир Бровкин: «Когда, если не сейчас?»

Имя Владимира Бровкина, возможно, пока не слишком хорошо известно широкой публике. Между тем, на его счету несколько телевизионных проектов, театральных постановок, музейных выставок. Кажется, что этот скромный интеллигентный человек, что называется, из хорошей семьи обладает удивительной способностью успевать всё! Но главное – он не отказывается ни от какой работы, если чувствует к ней искренний интерес и видит пользу – для себя и всех, кому она адресована. В наше непростое время такая позиция вкупе с позитивной энергией и трудоспособностью вызывает самые теплые эмоции.

– Ваш отец – известный режиссер Вячеслав Бровкин. Наверняка это многое определило в вашем детстве.

– У меня было необычно-разное детство. Но вы правы, богемная среда определила мое обучение: часть своей жизни я провел в английской школе-интернате в Кунцево, куда отдавали на 5 дней в неделю детей из тех семей, где родители проводили много времени в разъездах, – дипломатов, работников торгпредств, артистов. Со мной параллельно учились дети Татьяны Самойловой, Вячеслава Шалевича, Ларисы Лужиной, Александры Назаровой. Моим одноклассником был сын артиста Павла Винника, а на 2 класса младше училась нынешний директор ГМИИ им.Пушкина Елизавета Лихачева. Не могу назвать это «золотой молодежью», но все-таки контингент был специфический. Большой пласт детства прошел там, и не скажу, что я об этом жалею. Я проучился там до начала 7 класса. Вспоминаю о том времени с теплотой, очень много ярких моментов случалось, хотя иногда мне немножко обидно, что я недополучил домашнего общения (но это не в укор родителям). Я и сам сейчас родитель и понимаю, как может быть непросто воспитывать ребенка, если ты из творческой среды. Папа был видным телережиссером, много работал, и мое присутствие дома, возможно, помешало бы ему состояться – и тогда я меньше бы им гордился.

Мои детские воспоминания делятся как бы на две части. Самая яркая – наши поездки в дома отдыха от Всероссийского театрального общества: Руза, Мисхор, Щелыково – традиционный набор. «Щелыково» возле усадьбы Островского в Костромской области вообще для папы было любовью всей жизни, и я продолжаю любить это место. Природа, атмосфера, грибы, без которых его просто нельзя себе представить! Активный «актерский» заезд происходил в начале августа, а мы приезжали чуть позднее, но я заставал знаменитую «Аркадиаду» – праздник, посвященный дню рождения артиста Малого театра Аркадия Смирнова, таким образом оставшегося в памяти многих людей. Было весело, задорно, прекрасные капустники устраивались, байки рассказывались. А негласные соревнования в поиске грибов? В этом был особый азарт. С утра все известные и неизвестные театральные деятели расходились по окрестностям с пустыми кошелками, а в обед приходили с полными (те, кто набрал, естественно), ставили их возле стола так, чтобы проходящий заметил и спросил: «Где это вы были?» Там все названия были опоэтизированы: «Свинкин лес», «за Козий мостик», «Рыжевка», «Николо-Бережки», «Долина эха», «Шишечка». Играли мы и в теннис: с Владимиром Васильевым, Сергеем Юрским, Провом Садовским (особенно папа, я преуспел меньше). Теперь в дома отдыха ездят реже, но этот по-прежнему притягивает многих людей театра (и не только их). Сейчас там, в окрестных деревнях,образовалось большое московско-европейское «комьюнити» – традиции живут.

Другая часть воспоминаний – гости. Папа дружил с Иваном Васильевичем Уфимцевым, режиссером-мультипликатором (его самая известная картина – «38 попугаев») и отцом ведущей Екатерины Уфимцевой. У него часто бывал Михаил Козаков. С ним связана забавная история, памятная даже не для меня, а для родителей. Я хорошо был подготовлен отцом в чтении стихов и выступал перед гостями, когда они начинали скучать. Читал и «Ленин и печник», и Пушкина – совершенно разный был репертуар. Но в тот раз, когда пришел Козаков, я отступил, сказал: «Ни в коем случае!» – и полез под стол. Мама недавно вспоминала, какой это был скандал, ведь до этого я не боялся никакой публики. Видимо, харизма народного артиста меня подавила, и я понял, что у меня нет шанса быть оцененным в его присутствии. Тепло воспоминаю о кинооператоре Анатолии Дмитриевиче Заболоцком. Он часто приходил к нам в дом, рассказывал о писателе Василии Белове, режиссере Шукшине, в чьих фильмах он был оператором-постановщиком. Мне он всегда казался Ермаком, покоряющим Сибирь, великолепные фотоальбомы нам дарил по мотивам своих путешествий. Да вообще много было интересных встреч.

– Кажется, люди искусства раньше были другие, нежели сейчас. Но вы же тогда были ребенком – всё ли могли оценить?

– Я замечаю, что со мной приятно общаться людям старшего поколения (и мне с ними приятно). Видимо, это связано с тем, что я поздний ребенок у отца и большая часть сознательной жизни прошла с ним. Это сформировало определенную манеру поведения, я многое у него бессознательно взял. Я ищу в людях то, что напоминает мне о прошлом, об отце и его окружении. Для меня это драгоценный пласт, я им дорожу. Помнятся даже какие-то мелочи. Например, вскользь брошенная фраза. Папа лежал в больнице в достаточно серьезном положении, но пошел на поправку, а при выписке женщина-врач сказала мне: «Я такого прекрасного русского языка в жизни никогда не слышала». Забавно, что, как только мы вернулись домой, папа сразу же матернулся. Я засмеялся: «Какой же русский язык от тебя доктора слышали!?» Для него все было важно: обращаться к человеку по имени-отчеству, запоминать факты, нюансы (может, это связано было и с его актерской подготовкой). Такое поведение – не то же самое, что формальная американская улыбка, а искренняя заинтересованность. Мне кажется, в его поколении подлинные качества встречались гораздо чаще, чем нынче.

– Ваша семья связана также с Михаилом Булгаковым. Расскажите об этом подробнее.

– Педагогом отца в ГИТИСе на актерском факультете был артист МХАТа Григорий Григорьевич Конский – друг Булгакова, воспитавший в свою очередь гигантское количество актеров, среди которых Станислав Садальский, Александр Демьяненко, Владимир Коренев, Людмила Касаткина, Михаил Филиппов, Ангелина Вовк. Папа был с ним дружен после окончания, хотя большим артистом не стал (у него с детства была травма руки – несчастный случай, из-за чего он не пошел воевать; может, это спасло ему жизнь). Как бы то ни было, на этом поприще он не реализовался, хотя снялся в нескольких фильмах. Самая известная его роль – эпизодическая, в фильме «Сережа», где он мальчику конфетку дает. Помните: «Дядя Петя, ты дурак?». У Конского не было детей, и он часто папе звонил по телефону, доверительно разговаривал, иногда делился подробностями жизни со своей супругой, балериной Большого театра Таисией Монаховой, чьей племянницей была моя мама. Родители и познакомились у них дома на Рождество. После смерти Конского и его супруги наследство как раз маме и перешло; в нем был и архив, где обнаружилось письмо Булгакова, рукописи воспоминаний, автограф писателя на папиросной пачке «Наша марка» (она упоминается в «Мастере и Маргарите») – это ценный артефакт. Я дружу с наследниками Корнея Ивановича Чуковского и однажды, будучи на «костре Чуковского» в Переделкино, разговорился на эту тему и узнал, что с ними связывался Музей Булгакова. Я решил, что надо попросить контакт. Конский оказался им интересен, ведь он часто упоминается в дневниках Елены Сергеевны Булгаковой. И так состоялась наша выставка («Мхатчики. Михаил Булгаков и Григорий Конский» – прим. Д.С.), получившаяся, как мне кажется, очень яркой и содержательной. Далее, вслед ей, мы при участии артистов «Мастерской Петра Фоменко», где я работаю, сделали небольшой спектакль по мотивам трех новелл о встречах Григория Григорьевича с Михаилом Афанасьевичем. В процессе подготовки выставки сменился руководитель музея. Но мне приятно было сотрудничать и с прошлым многолетним директором Петром Мансилья-Крузом, и с нынешним – Валентиной Агафоновой. Она человек, дающий свободно творить, прислушивающийся к предложениям, прекрасный организатор.

– «Мхатчики» – не единственная ваша выставка?

– Да. Еще одна выставка музея – «Театральный человек» – формально не связана с моим кругом интересов, но я удостоился за нее благодарности. Она была посвящена 400-летию Мольера, для нее я принес несколько стульев из нашего театра. Я уже почувствовал некий азарт в выставочном деле, хотя первый опыт и был моментами очень тяжелым. Смонтировали выставку, она работает, живет, приходят люди – и вдруг все заканчивается: на твоих глазах все разламывают, вывозят, и наступает опустошение. Но так же и на любом проекте происходит, в театре, кино, когда после праздника – несколько дней вниз идущего состояния души. Чтобы выйти из него, нужно начать что-то новое. Поэтому я и повез стулья, а еще попросил у известного кардиохирурга и коллекционера Михаила Михайловича Алшибая два эскиза к ленкомовской постановке Эфроса («Мольер» 1966 года). Частично благодаря этому участию мне и предложили сделать театральную композицию (это экскурсия-спектакль, идущий около получаса, «Рагно, воды!») по воспоминаниям Елены Сергеевны, материалам ЖЗЛ и драматургии Булгакова. На этом проекте был замечательный куратор Иван Назаров, один из лучших музейных специалистов-булгаковедов: светлейшая голова, отличное чувство юмора. У нас получилась достойная работа, в которой мы задействовали выпускников Щукинского училища. Она по стилистике даже напоминала спектакли Петра Наумовича Фоменко: актерский театр «из ничего».

– То, что у вас нет специального образования, усложняет работу над выставочными проектами?

– Мне кажется, главное – азарт и увлеченность. Если они есть – все можно. Я не пробивной человек, но при заинтересованности могу деликатно уговорить и организовать, заразить идеей других. В такой деятельности мне очень нравится следующий момент: делаешь выставку по булгаковскому материалу, потянул за один кончик – и вдруг возникает связь с музыкантом Б. Асафьевым, потянул за другой – с режиссером А. Поповым, с художником В.Дмитриевым и т.д. И пошло, ты погружаешься, изучаешь тему, эпоху, контекст, незримо общаешься с яркими, интересными людьми. Выставка чем-то близка театру: это проживание некой иной жизни. Твоя-то иногда, к сожалению, может быть и грустной, и даже никчемной, а с помощью подобной работы ты отвлекаешься от действительности и живешь в прекрасном мире великих людей. Следующий выставочный проект, посвященный как раз художнику Владимиру Дмитриеву, должен пройти с моим полным кураторством (на «Мхатчиках» я все-таки был со-куратором вместе с Александром Рогинским от Музея Булгакова). А прекрасные сотрудники музея, надеюсь, продолжат мне помогать и консультировать. Там есть замечательные специалисты: суперпрофессиональный выставочный координатор Маргарита Басалаева, художник-архитектор Анна Румянцева, умеющая прекрасно, эстетски-сдержано застроить выставочное пространство. Для меня последнее очень важно, я в первую очередь «человек-глаз».

Что касается специального образования, то теперь многое изменилось. Раньше была узкая специализация, поменять ее было тяжело, а сейчас все возможно. Это и плохо, и одновременно хорошо. С одной стороны, это ведет к дилетантизму, многие не разбираются до конца в новом деле. С другой – дает возможность реализоваться в иной сфере, ведь интересы у людей с годами меняются.

– К слову об образовании: как выбирают профессию в семье, где отец – творческий человек?

– Выбора у меня не было, потому что папа ультимативно отправил меня на юридический факультет (мама ему до сих пор заочно за это пеняет). Это было совершенно не мое, ну, напрочь! Но как раз наступило время, когда всем казалось, что уж юрист и экономист точно смогут устроиться на хорошую работу. Кроме того, у родителей было представление, что надо сперва получить «нормальную» профессию, а дальше видно будет. Но эта «нормальная» профессия настолько меня уконтрапупила, что я потом долго разбирался, чего же я хочу. Хотя мне очень нравилось, когда в биографии мастеров культуры прошлого я встречал факт об их юридическом образовании. Я-то о нем с содроганием вспоминаю. И с поступлением вышла смешная история. Отец в то время делал на радио одну из постановок Сименона о комиссаре Мегрэ с Джигарханяном в заглавной роли. Тот, конечно, знал Володю Бровкина, сына Славы, приезжал к нам на дачу, и однажды я озвучивал в постановке с ним мальчика – разносчика газет (папа вообще не часто снимал меня в своих работах, у меня в послужном списке – две «роли»: в 1993 году в сериале «Мелочи жизни», а еще раньше – в телефильме «Птичье молоко». Недавно знакомый режиссер позвал меня сниматься в свою картину – оцените, какой у меня был творческий простой: 30 лет!). Так вот Армен Борисович, узнав, что я недобрал баллов, предложил сходить к главному прокурору Москвы и попросить для меня квоту. Мы явились втроем к прокурору, и Джига с порога заявил: «Это наш со Славой ребенок, он хочет быть юристом!» Вопрос был решен. Так с протекцией меня и взяли. Может, если бы не его предложение, я бы пораньше определился с направлением. Вот оно – влияние Народного артиста Советского Союза на судьбу! Учился я заочно, возможно, это тоже не способствовало погружению в юриспруденцию и процессу сближения с сокурсниками. Встречались мы на сессиях – это был мозговой штурм. Да и дисциплина эта совсем не эмоциональная – чистая зубрежка, неизвестные слова, которые надо как-то разложить в голове, своего рода математика. Как бы то ни было, по специальности я почти не работал, сразу по окончании уйдя на телевидение.

– Вы долго работали на телевидении. Каким был этот период вашей жизни?

– Я начинал на канале «2х2» в качестве администратора, потом перешел на программу РТР «Утренний экспресс» под руководством Дмитрия Захарова из «Взгляда». Там я был редактором рубрики «Гость»: 5 раз в неделю в студию приходили известные люди – артисты, режиссеры, музыканты, – причем отбор их велся мной по строго установленным критериям (без попсы). Это было жутко тяжело! Представьте: середина 1990-х, кто, кроме эстрадных звезд, согласился бы прийти на эфир в три-пять минут даже ради пиара? За участие мы не платили, разговор коротенький, несерьезный… Сначала я звал гостей по знакомству (например, Александра Фатюшина, Евгения Весника, с которыми связаны теплые семейные воспоминания), затем придумал: смотрел, у кого когда день рождения, и под праздник звонил человеку и приглашал на передачу. Всем было приятно, отказы закончились, и дело пошло. Это был прекрасный период, я много работал и как корреспондент, освещал культурные события. Но потом случился кризис 1998 года, все развалилось, я помыкался и пошел на «Культуру», где стал директором съемочной группы. Это административная должность: и деньги символические, и ощущение было, что просиживаешь штаны. Помню, в разговоре с коллегой я по-детски воскликнул: «С такой зарплатой я никогда не женюсь!» Но не только в этом было дело. То, чем я занимался, было мне не очень интересно, хотелось творчества, а не сметы составлять. Я мечтал раздвинуть рамки, получить в хорошем смысле больше свободы, которая дала бы азарт и возможность для искреннего поиска себя. Впрочем, вспоминая сейчас о своем пути, я каждой своей работе благодарен.

– И куда вы ушли?

– Я для себя решил, что надо уйти хоть куда-нибудь, даже в никуда. И в этот момент один наш режиссер начал снимать сериал – уже не советского образца, а по американскому стандарту, вроде «Бедной Насти». В итоге он взял меня к себе (проект назывался «Зона»). Так я и перешел в это производство. Платили гораздо больше, но по сравнению с буколистической неспешной работой на «Культуре» была пахота на износ. Конвейер! Приходишь в 9 утра, уходишь в 12 ночи, снимаешь по нескольку серий в день, на бывшем заводе «Стеклоагрегат», где летала стеклянная крошка, от чего иногда у людей из носа шла кровь. Один артист на съемках умер – конечно, не от графика, но этот случай запомнился. В общем, это была школа выживания. Помню, я пришел домой и почти со слезами стал говорить, что завтра никуда не пойду – не могу (а было мне уже 30 лет). Представьте, какая ломка организма для «мальчика из хорошей семьи».

– Когда же в этом конвейере возникло Щукинское училище?

– Пройдя «Зону», я сам начал работать как телережиссер, снял много известных сериалов и ситкомов. Но я понимал, что для роста мне недостает знания, как разговаривать с артистами. Как подойти, поправить, попросить сделать что-то даже неизвестного актера, не говоря уже о звездах. Они ведь ждут аргументации и разговора на их языке. Тогда я и пошел в Щукинское училище. Изначально хотел к Леониду Хейфецу, но он набирал курс в тот год, когда я уже не успевал подготовиться, так что на следующий год я попал к Михаилу Борисовичу Борисову, которого мне сильно хвалили и в котором меня очень привлекало чувство юмора. В основном брали людей с первым актерским образованием, а для меня и еще одного моего сокурсника сделали исключение. Иногда меня с режиссерскими этюдами преподаватели курса отправляли прямиком к Михаилу Борисовичу: мол, он взял – он пусть и разбирается. Благодарен ему за это внимание и веру в меня. У меня было ощущение, что я попал в какой-то новый мир. Раньше на режиссуру брали после 30 лет. Думаю, меня надо было зачислять уже после 40! Мастер меня и воспринимал как мальчишку.

Не открою Америку, если скажу, что человек взрослеет, когда теряет родителей. Когда папа ушел из жизни, я это ощутил. Я окончил «Щуку» года за два до его смерти, и тогда у меня совершенно не было желания ставить спектакли. А после – появилось. Я как будто почувствовал, что теперь уж точно надо что-то делать самому, искать другие зацепы, перестраиваться. Потеряв его, я потерял лучшего друга. Видимо, поэтому мне так симпатичны люди в возрасте: я в них узнавал близкие родительские черты.

– Сейчас вы работаете в «Мастерской Петра Фоменко». Как вы попали в этот коллектив и чем там занимаетесь?

– Я учился в Щукинском училище, у меня родился ребенок, и тогда я понял, что надо найти стабильную работу, потому что сериалы – это проект: полгода работаешь до изнеможения, хоть и за хорошие деньги, но дальше все зависит не от тебя. Будет у продюсера новый проект – позовет, нет – естественно, не позовет. Ты проедаешь заработанное, рефлексируешь-депрессуешь… Неизвестность толкнула на то, чтобы попроситься в «Мастерскую»: я на «Культуре» организовывал в качестве директора съемку основных спектаклей прославленного коллектива и благодаря этой доброй прошлой связи попал в театр.

Моя должность называется заведующий видеостудией. В первую очередь мы заняты текучкой: обязательно записываем прогоны, премьеры, театральные события. Отдельная и важная история – телеверсии и прямые трансляции спектаклей. Наш директор Андрей Воробьев считает, что каждая постановка, идущая в репертуаре, должна быть зафиксирована хотя бы на 4-6 камер с привлечением профессиональных операторов (как правило, с канала «Культура», где собаку на этом съели). Такой доскональной фиксации нет ни в одном театре. На этом цикле я и продюсер, и режиссер, и монтажер. Мы снимаем очень деликатно, чтобы максимально приблизить картинку к тому, что видит зритель в зале, а вот на «Золотой маске» запись ведется аж с 13 камер – так было на «Дон Жуане» Дмитрия Крымова. Это была очень экспериментальная съемка, и один оператор просто ходил по пятам за главным героем. На мой взгляд, это уже перебор (все-таки запись вторична по отношению к живому действию, и хорошо, если все это понимают), такой подход, как правило, мы не приветствуем. Да и от артистов я не слышал, чтобы кому-то из них это понравилось. У нас самих с актерами порой бывают трения при установке аппаратуры: «Ребята, вы “отрезали” нам зрителя». (Это неизбежность, к сожалению, но бывали моменты, когда решалось, не отменить ли все вообще).

В нашем театре объективно самый большой видеоархив в России. 30 лет существует «Мастерская», с первых лет мы начали вести съемки, и до сих пор артисты приносят какие-то записи на кассетах: гастроли, посиделки, спектакли, казавшиеся давно потерянными. Сегодня для работы делается дополнительная серверная. Размах большой, хотя постоянных сотрудников всего двое. Иногда показываем наши прошлые постановки в кинотеатрах и в нашем зале – это пользуется спросом. Помогаем театральным исследователям архивными материалами. Также снимаем ролики к нашему репертуару – для наружной рекламы, которая транслируется в переходах и других местах. Бывает, делаем видеопроекции для спектаклей. Но не могу сказать, что в создании этого контента мы суперпрофессионалы: здесь требуется именно театральный видеохудожник, хотя и мы кое на что способны.

Иногда мы сами снимаем небольшие фильмы (не то чтобы гениальные и высокохудожественные картины – скорее, в формате интервью и воспоминаний): например, есть работы к юбилею вдовы Фоменко Майи Андреевны Тупиковой, к дню рождения директора театра Андрея Воробьева. В его случае получилось очень забавно: он любит поэзию, и фильм мы оформили в стиле сборника 1960-х годов «День поэзии». Открывалась видеокнижка, и известные люди – его друзья – читали стихи и говорили слова поздравления. Пианист Борис Березовский, например, прочел стихотворение Маршака «Где обедал воробей». И самый выдающийся наш проект на сегодня – цикл коротких историй «Однажды с Фоменко», рассказанных артистами и работниками театра. Это серия новелл (более 30), они необязательно веселые, но важные и переломные для рассказчиков, такие, что в какой-то степени изменили их мироощущение. Еще я факультативно помогаю в организации выставок в нашем театре, у нас были выставки действительно первых имен (Э. Булатов, О. Рабин, Ю.Купер, Б. Заборов и др.), приглашаю лекторов для лекционного проекта. Так, на одно выступление привлек гениального сценариста Юрия Арабова. По моей протекции петербургский литератор Алексей Машевский несколько дней интересно рассказывал о творчестве Пушкина. Ну и, конечно, незабываемый лектор Инна Натановна Соловьева – театральная «глыба», подарившая нам интереснейшие интеллектуальные вечера о русской драматургии.

– Но вы ведете творческую деятельность и вне театра?

– Да, у меня есть проект «ТеатроВидение», где я являюсь одним из организаторов, веду мастер-классы, рассказываю про телережиссуру и видеостудию в «Мастерской», транслирую с коллегами пятью камерами региональные спектакли в прямом эфире. Мне кажется очень важной возможность фиксации театрального искусства: пандемия особенно подчеркнула, что видеоформат оказывается востребованным. Интересно и опытом делиться, и, конечно, ездить по стране. Люблю путешествовать, особенно в наше непростое время. Больше всего понравился Новосибирск, где отклик был большим и театральных специалистов много приехало. Да и в Рязани тоже все хорошо прошло. Недавно был в Вологде – с удовольствием бы там что-нибудь поставил. До сих пор жалею, что не поехал в свое время в Норильск: там открывались маленькие новые театры, меня звали на постановку, но хотели современную драматургию, а я ее не очень чувствовал, и себя не переборол. Это было на тот момент совершенно неправильно, надо было цепляться за любое предложение.

– Тем не менее, у вас уже есть небольшой список постановок с вашей режиссурой.

– У меня довольно много знакомств, потому и складывается все часто через связи. Но это хорошая русская, советская традиция, которую я унаследовал и всячески лелею и поддерживаю. Не стесняюсь предлагать свою кандидатуру, общаться, искать варианты. В Ростовском молодежном театре я участвовал в лаборатории Олега Лоевского, куда меня «сосватали» из СТД, – в итоге в Ростове-на-Дону был осуществлен лабораторный проект, за два дня был сделан эскиз спектакля (он был хорошо отмечен, но, к сожалению, дальше заявки дело не пошло). Потом была Кинешма: она возникла, потому что Щелыково рядом (это теплое воспоминание из детства: автобус из дома отдыха приезжал туда на вокзал довольно рано, и мы с родителями гуляли по городу, дожидаясь поезда). Я предложил себя местному театру, и у меня вышло там два спектакля. Первый, «Доходное место» – удачный, с атмосферой, заразительностью, пусть и не без ошибок по неопытности. «Старший сын» выпускался тяжело, но и автор сложнее. Обе постановки до сих пор в репертуаре, правда, играются нечасто. Еще был детский спектакль «Крокодил» в Переделкино с участием артистов «Мастерской Фоменко». Получился такой яркий площадной театр. Две театральные истории случились в Музее Булгакова, где в рамках выставочной экспозиции я делал мини-спектакль «Сигнализирует» с актерами «Мастерской Фоменко» и театрализованную экскурсию со студентами-выпускниками Щукинского училища «Рагно, воды!» (она, кстати, записана как аудиоспектакль, и ее можно послушать бесплатно на портале «Литрес»). Весной ко дню рождения ГМИИ им. Пушкина в знаменитом Итальянском дворике поставил композицию по стихам и воспоминаниям Марины Цветаевой (ее отец основал этот прославленный музей). Все это немножко шальные истории, за которые я берусь. Но если нет внутренней зараженности, то и ввязываться не надо, а здесь она очевидно присутствовала, и результат был достойный. Пока я мало поработал как режиссер в театре, но, надеюсь, все впереди.

Я уже говорил, что только после ухода из жизни папы меня потянуло в режиссуру. А второй момент, сильно на меня повлиявший, – начало СВО. Она меня очень внутренне мобилизовала, дала мне ощущение мимолетности времени и желание что-то делать, делать, делать. Этого события никто не мог предположить, оно было катастрофично, я понял, что все может прекратиться в одну минуту. А я ничего не успел! Тогда я стал браться за все. Да, возможно, чуть-чуть ушла моя интеллигентность, но я почувствовал, что ее надо отодвинуть и стать более настойчивым, энергичным. Создалась ситуация, что уехало много ярких людей – но одновременно это меня как-то освободило. Пока они были с нами, я думал про себя: «Вот гении, а я?!.» А теперь как будто все уравнялось. И когда, если не сейчас?! Я уважаю позицию и уехавших, и оставшихся, ведь все сложнее, чем «красные против белых». Более того, мы с вами рассуждаем о талантах, а сколько было здесь просто более наглых и пронырливых из тусовки, места которых, возможно, занял я и многие, в прошлом не имевшие возможности на них попасть.

Я сумбурно рос, у меня было много увлечений и много было сора. И лишь сейчас из него стало что-то прорастать, складываться. Естественно, что я почувствовал азарт, ведь многое стало получаться: и то интересно, и это, а главное – появилось чувство: могу!

Дарья Семёнова