Виктория Печерникова – режиссер молодой, но уже хорошо известный любителям театра. Она начинала с запоминающихся постановок в Москве: «Дурочка и зэк» в «Школе современной пьесы», «Все о женщинах» в «Et Cetera», «Гадюка» в «Сфере», «Фалалей» в МТЮЗе и др. Но в последние несколько лет она плотно занята на региональных сценах, где выпускает не менее яркие сильные спектакли в разных жанрах. Ей интересно все, но интерес этот совсем не поверхностный. Работать серьезно, глубоко, вдумчиво можно на любой площадке, тем более, что театральная жизнь сосредоточена не только в столице.
– Есть ли жизнь в региональных театрах?
– Я бы сказала, что все зависит от региона. В основном я работаю в Сибири и за Уралом. Но сейчас поеду в среднюю полосу – посмотрим, как сложится моя жизнь в ней.
Не имеет значения – в маленьком или большом городе находится театр. В некоторых малых городах культурная жизнь более бурная, чем в Москве. Театр там необходим как воздух!Публика горячо откликается и живо реагирует на каждую премьеру. Для многих зрителей выход в театр – это событие. Я обожаю любоваться в фойе на женщин в платьях и туфлях. Они покупают программку, берут в буфете бокал шампанского, трепещут, предвкушают. Всегда поражаюсь, как зрители реагируют, как внимательны, как открыты. До сих пор есть традиция вставать в финале и благодарить артистов. В столице подобное редко увидишь, но один раз у меня самой был такой случай: на «Юбилее ювелира» во МХАТе на поклонах я искренне плакала и стояла в финале вместе со всем залом – это был лучший спектакль, который я видела в жизни. А так, мне кажется, в Москве довольно высокомерная публика: выбор большой, зрители требовательнее. В регионах у жителей гораздо больше потребность в театре,они его любят, ценят – достаточно вспомнить, как в первую волну пандемии зрители ждали, когда театры откроются. Онлайн-формат спектаклей так и не смог заменить живое впечатление. Зрителям необходимо чувствовать дыхание артистов, эмоции тех, кто стоитпрямо перед тобой. Это ведь чудо – когда весь зал дышит вместе с актерами. Может, у меня устаревший взгляд, но я верю, что человеку никто не заменит человека. Пусть онлайн будет вместе, а не вместо, я приветствую любые поиски. Но верю в актерский театр – «человек человеку про человека».
– Последнее время вы много работаете в Сибири. Это осознанный выбор?
– Нет, это случайность. Так получается: если удача, и спектакль получился – тебя позовут снова, и если ты был счастлив на этой постановке, ты с удовольствием приедешь опять. Бывает, что я отказываюсь, говорю, что занята, но это значит, что я просто не очень хочувозвращаться, иначе нашла бы возможность хотя бы через несколько лет приехать. Но те театры, с которыми мы по два спектакля выпускали, – это счастливая история, а если спектаклей было три – это уже долгосрочные отношения и серьезный диалог.
Люблю Сибирь, там природа невероятная. Я работала на Алтае – такое счастье! Да, бывает трудно по разным причинам, но там можно увидеть то, чего больше нигде нет. Какие реки и горы! А Бурятия! Два часа от Улан-Удэ – и ты с актерами уже репетируешь на Байкале! Мне близок и менталитет сибиряков. Каждый город – это свой мир, а я умею мимикрировать. Кто-то скажет, что надо оставаться самим собой в любом месте, но у меня автоматически это происходит. Я приезжаю в другой город и перестаю быть москвичкой, становлюсь жителем Бийска, Улан-Удэ, Озерска. Тем более, если живешь в квартире, а не в гостинице – ты полностью можешь стать местным. В какой-то момент стала «снимать» и местный говор. Я уверена, что все люди подсознательно считывают: ты свой или не свой? Так вот в одном театре я раздражала актеров московским говором, им казалось, что я все время иронизирую над ними. А мне в свою очередь казалось, что они агрессивны по отношению ко мне. Но к середине репетиционного процесса, когда я подстроилась к их манере говорить, случилось взаимопонимание. Моя команда, приехавшая в этот момент из Москвы, спрашивала: «Ты так странно говоришь, будто все время на нас наезжаешь!» А я не чувствовала разницу, пока они не обратили внимания. Интонация, жесты – это все важно. Как только я «ловлю» интонацию, понимаю, чем дышат люди в этом городе и как живут, – начинается диалог, и работать становится проще. Мы начинаем понимать друг друга без слов, и это самый счастливый момент. Я ради этого приезжаю в регионы: там невероятная отдача от артистов, ее редко встретишь в Москве. У нас в столице другая жизнь, много искушений, возможностей, съемок, артист думает, куда бежать, чтобы денег заработать, а там можно спокойно заниматься поиском, творчеством.
– Поэтому сейчас так редко ставите в Москве?
– Всегда думаю: неважно, где работать, есть работа – и хорошо. Я начинала в Москве, но теперь мне интереснее в регионах. Не знаю, что со мной не так, но мне в Москве трудно жить. Это мой родной город, здесь моя семья, но мне интереснее в других местах! Может, это происходит потому, что я много времени провела в других городах, и что-то перестроилось внутри меня. В столице надо выживать, а мне хочется жить и заниматься любимой работой с людьми, которым это нужно. Здесь приходится все время куда-то бежать, выдерживать напряженный график. Знаю, что есть много людей, кому нравится в мегаполисе, но меня угнетает такой ритм. Ты постоянно в ситуации конкуренции, нужно доказывать, что ты самый лучший. Это ежесекундный стресс! А еще никто никому здесь не нужен. Надо брать жизнь за жабры и тащить, а зачем? Что такого я могу получить в Москве, чего нет в регионах? Скорее, наоборот – там я получаю больше режиссерского опыта.
– Какие они – региональные артисты?
– Сцена для них – огромная часть жизни, если не всё. Они не выходят из театра, хотя получают смешные зарплаты (но никогда про это не говорят). В одном театре есть традиция обедатьвместе: в гримерке накрывается стол, к нему приносят все, что есть дома, – грибочки, картошечку. Их дети растут за кулисами, их нянчат по очереди. Коллектив, как правило, дружный, много актерских браков, что понятно.
Что касается их профессиональной подготовки – у меня был разный опыт. Один раз на лаборатории я работала с театром, где у всех актеров не было театрального образования. Но эти люди подкупали своей отзывчивостью, желанием работать, открытостью и доверием. Я могла многое успеть с ними, так как они мне верили. Труппа этого театра маленькая, всего 14 человек, и каждый из них еще работает дополнительно гримером, монтировщиком, костюмером, реквизитором, помощником режиссера. Мне кажется, мы сделали с ними удачный эскиз. А есть актеры Бурятского драмтеатра в Улан-Удэ – они учились в Москве и Санкт-Петербурге на целевых курсах, есть также выпускники Дальневосточного института. Они в изумительной актерской форме, к тому же абсолютно все поют и танцуют.
– Как подбираете актеров для спектакля? Наверное, редко удается ознакомиться с труппой до начала работы.
– Когда я работала в Березниках, художественным руководителем театра тогда был мой коллега Андрей Шляпин, и он впервые дал мне возможность познакомиться с каждым человеком из труппы наедине. С тех пор я всегда прошу о том же в других театрах. Мне кажется, я неплохо разбираюсь в людях и чувствую их очень быстро, поэтому после индивидуального разговора я точно знаю, с кем я сойдусь в работе. Иногда это видно в первые пять секунд: «Я не танцую, не пою, завтра в 11 не могу»,– тогда точно не сработаемся. И если я себе наступаю на горло, пробую репетировать с мыслью, что это хороший артист и надо просто потерпеть его капризы, – всегда потом что-то случится, и придется расстаться с ним. Поэтому я привыкла стопроцентно доверять своей интуиции и совокупности тех знаний, какие имею. Необходимо составить из актеров ансамбль, команду, и тогда я внимательно смотрю, как сочетаются эти люди, сходятся ли по характеру, не будет ли диссонанса, общаюсь на эту тему с главрежем, худруком, коллегами, которые уже работали в этом театре. После того, как распределение сделано, проводим первую читку, занимаемся актерским тренингом и в процессе еще быстрее и ближе сходимся. Создаем общий чат в соцсетях, кидаем в него видео, книги, музыку, картинки по нашему материалу. А дальше уже желание артиста – чувствует ли он, что ему необходимо в это погрузиться? Бывает, что и не надо – все индивидуально. Я лично люблю изучить все, что могу, про автора и материал, люблю погружаться с головой.
– Как встречают московского режиссера вдали от столицы?
– Я уже 6 лет работаю в регионах и ни разу не сталкивалась с отношением «москвичи понаехали». Всегда есть уважение и внимание. Актеры и работники театра мне помогают, в гости приглашают, кормят, гуляют со мной, показывают свой город. Все дружелюбны и гостеприимны.
Год назад день рождения я встречала в Озерске. Мне актеры такой праздник устроили! Был прогон, на сцене что-то пошло не так, я начала ругаться, и вдруг они поворачиваются ко мне с тортом со свечками. И я расплакалась, конечно. Я глубоко убеждена: если ты открыт к людям и хочешь сделать с ними прекрасный спектакль, они не могут не откликнуться. Если здоровый воздух в театре, то все хотят работать. И не важно, молодой это артист или в возрасте – он будет идти за тобой, если видит, что ты его уважаешь, а я безмерно уважаю тех, с кем работаю. Таких артистов не всегда и в Москве увидишь – настолько талантливые люди в регионах, естьнастоящие самородки.
Что касается работы, то я поняла, что у меня нет своей системы, я каждый раз придумываю новый способ репетиций. Единственное – я не очень дружу с этюдным методом (но и далеко не во всех театрах с ним дружат): я больше постановщик. Да и времени обычно мало, так чтостараюсь такую партитуру придумать, чтобы было удобно артисту. Иду от его природы, поэтому заранее ничего не придумываю, хотя всем кажется, что я готовой приезжаю. Я готова в смысле погружения в материал, но я творю с артистом вместе на репетиции, обожаю актерские предложения, смелость. Если актер открыт и хочет работать, мы быстро все сделаем. А если он еще и текст быстро выучит! Недавний опыт: за 5 дней я сделала эскиз, который оказался почти спектаклем. Теперь мы надеемся доделать его, и театр включит спектакль в репертуар.
– В регионах приходится ставить спектакль в короткие сроки?
– Да, так бывает почти всегда. Но я люблю быстро работать, и, надеюсь, у меня это получается. Кама Гинкас говорит: «Хороший режиссер – тот, кому есть, что делать, через три года репетиций» (хотя сам он довольно быстро ставит свои спектакли). Но если у меня много времени и непонятно, когда премьера, я схожу с ума, тоскую, мучаюсь и мучаю артистов. Мне нужны четкие сроки выпуска и контроль над всем процессом. Я внутренне иду ко дню премьеры и распределяю свое время и силы. Но вообще в регионах обычно дают мало времени на постановку, полтора-два месяца максимум при текущем репертуаре, зачастую довольно плотном. Бывает обидно, когда диванные критики говорят: мол, приезжают столичные режиссеры и делают «самоиграйки» и «тяп-ляп». Но это не так. Я лично долго готовлюсь к первой встрече с артистами, работа с постановочной командой начинается сильно заранее!
Производство спектакля – процесс тяжелый, цехам недостаточно 3-4 недель, чтобы сделать декорации и сшить костюмы. Над каждой постановкой работает множество людей, труд каждого из них важен и ценен. Если бутафорка «вылетит» – это катастрофа, куда бежать в небольшом городе? Я всегда благодарна цехам – они героические люди.
– Какие предпочтения у региональных театров в плане материала? Боятся ли там современной драматургии?
– Это довольно болезненный вопрос. До сих пор есть в России театры, где репертуар оставляет желать лучшего: низкопробные комедии, бесконечный «Слишком женатый таксист» Куни. Или исключительно классика, но поставленная, как в позапрошлом веке. А есть такие театры, которые стараются равномерно заполнить афишу – и классикой, и современнымматериалом. Хороший худрук создает репертуарную политику, осознанно приглашает определенных режиссеров на постановку в свой театр, но вообще все очень сильно зависит от менталитета жителей. Есть места, где публика категорически не принимает современное, тамбороться невозможно, и главного режиссера, который хочет делать актуальный театр, могутбыстро «съесть». Так что в каждом городе свои правила.
– Бывает ли, что руководители театров ждут от вас премий на российском уровне?
– У меня никогда не было ощущения, что в регионах ждут наград от моих работ. Наоборот, зачастую театры надо уговаривать подавать спектакли на «Золотую маску» и другие фестивали. Есть опасения, страхи, незнание. Частая проблема – трудно снять спектакль на видео. Это нужно делать профессионально, качественно, а это деньги. Мои постановкитрижды участвовали в «Артмиграции» – этот фестиваль в регионах знают и любят. Недавно «Мой папа – птиц» из Озерска попал на Безруковский фестиваль («Большой детский фестиваль» – прим. Д.С.), это была большая радость для нас. Вообще фестивальная жизнь очень важна – чтобы быть узнанным и понятым, показаться достойно. Это не про ярмарку талантов, хотя и это важно, а про возможность быть увиденным, получить обратную связь от критиков или коллег, и, в конце концов, про то, чтобы на театральной карте появился твойгород. Необходимо, чтобы критики приезжали и смотрели спектакли, разговаривали с труппой и постановщиками, а это тоже деньги – не все руководители театров готовы их искать. Надопроводить режиссерские лаборатории (они нужны театру как воздух), вести поиск нового современного материала и новых форм, знакомить труппы с молодыми режиссерами. Если у коллектива нет желания развиваться – это катастрофа.
Мнение опытного и уважаемого критика для меня всегда важно. Если он видит несколько моих спектаклей, то может дать обратную связь тому, как я развиваюсь. Неправда, что критики не значимы (хотя они и утверждают это) – они создают режиссеру судьбу. Можно парой статей уничтожить репутацию навсегда, я знаю такие примеры (да я сама переживаю из-за «тяжелой»прессы и довольно долго восстанавливаюсь). Но в то же время критик тебе может сказать то, чего ты даже сам не увидел, не понял и не сообразил в своем спектакле. Если ты доверяешь этому человеку, то все замечания в копилочку складываешь и в следующий раз иначе в работе распределишься. Иногда даже пост в «Фейсбуке», написанный уважаемым специалистом, приводит к тому, что к тебе начинают обращаться коллеги и отборщики фестивалей с просьбой показать спектакль, появляются новые предложения о работе.
– Расскажите о работе в национальном театре – таком, как в Бурятии.
– Работа с бурятами – самый яркий мой театральный опыт. Безумно благодарна миру, что меня туда пригласили, и я вступила с этим театром в диалог. Восхищаюсь их отношением к традиции, языку, песням. Там и менталитет другой, и культура, и язык (я сама даже начала учить бурятский, чтобы лучше их понимать). Я шумная, активная, много говорю, а они закрытые, спокойные, собранные.
Это не первая моя работа с этой труппой, сейчас я ставила с ними «Грозу» Островского, но выпуск из-за пандемии перенесся на год. С переводчиком Дабацу Юндуновой очень долго работали над текстом – для меня это важно. Мы добивались, чтобы каждое слово на бурятском языке звучало точно. У Островского довольно много старинных слов, вышедших из обихода: их значение забыто, их не знают не то что в Бурятии, но и в Москве. Но я их знаю, потому что пьесу «Гроза» безмерно люблю, в ГИТИСе делала отрывок «Прощание с Тихоном». (Я постепенно свои гештальты закрываю: «Метель» в Бийске, «Сон в летнюю ночь» в Орле – все мои институтские работы. Остается только поставить «Шинель» Гоголя).
В постановочном периоде было очень непросто, но безумно интересно. Образы этой пьесыоказались актерам не понятны и не близки. В Бурятии буддизм и шаманизм, христианство представлено довольно скупо, а для Островского христианское мировоззрение важно. Тем более в «Грозе». Мне предстояло что-то внутри пьесы изменить так, чтобы это стало понятно и артистам, и зрителям. При этом мы практически не переписывали текст, а искали местные легенды и архетипические истории, которые можно вплести в спектакль. Артисты Бурятского драмтеатра честные, они слушали мои лекции по христианской культуре, но для них это было все равно, что для нас мифы народов Африки. Я поняла, что не «попадаю» в них. Пришлось внести изменения: например, заменить некоторые имена в спектакле – у нас не Марфа Игнатьевна Кабанова, а Мать (ее в спектакле вслед за Тихоном все зовут маменька). В спектакле важна тема матриархата: у нас действие происходит в постапокалиптической общине, где Мать является главной шаманкой. Еще в Бурятии огромное уважение к старшим, они обращаются к своим родителям на «вы». В пьесе у Островского Катерина единственная, кто говорит Кабанихе «ты». Наша актриса не могла так обратиться к свекрови, ей «язык жгло». Я решила не ломать ни ее, ни часть культурного кода, это было бы непонятно зрителям, воспринималось бы как хамство со стороны Катерины.
Кроме того, в христианском русском сознании гроза – это зло, это страшно, наказание Божье, а у бурятов наоборот – благодать. Для нас «Гроза» рифмуется с Волгой, нам важен образ именно этой реки, но там это ничего не дает. Поэтому мы стали работать с понятием «засуха». Все закликают воду (этот эпизод решен музыкально, композитор Сойжин Жамбалова): пусть гром гремит, небо звучит, и на землю прольется дождь. Но дождь не идет долгие месяцы, потому что Мать уже не обладает достаточной силой. Зато ею обладает Катерина, и Мать это видит.Катерина – ребенок неба и не должна была оказаться в этой общине: она здесь случайно и должна вернуться домой – на небо. Это перекликается с текстом Островского: героиня не похожа ни на кого, она видит в церкви ангелов, от нее идет свет. Когда артисты прочитали пьесу, они сказали, что у Катерины шаманская болезнь, недаром ей по ночам «в уши лукавый шепчет». То есть она призвана стать шаманкой. В финале она вешается на водном желобе (сценография Аси Бубновой) – приносит себя в жертву. И начинается долгожданный дождь, община спасена. Откуда возникло такое решение? Один из пожилых артистов рассказал мне, что в том районе Бурятии, откуда он родом, есть поверье: если идет дождь с грозой, то говорят, что кто-то повесился. Очень хочется, чтобы спектакль вышел, это важная для меня работа.
– Вы все время пробуете себя в разных жанрах.
– Да, я все время пробую разное. С одной стороны, переживаю из-за этого, потому что не могу примкнуть ни к лагерю детских режиссеров, ни подростковых, ни взрослых. Не могу определиться, мне все интересно. В Москве у меня есть спектакль-бродилка «Посторонним В.», мы скоро будем его играть в Петровском Путевом дворце. Сейчас буду делать с калужским независимым театром «Ку» кукольный спектакль – это станет моим первым опытом в этом жанре, жду с нетерпением.
В Орле в театре «Свободное пространство» у меня идет мюзикл для взрослых «Кармен. История Хосе». В Челябинске – мюзикл для детей от 3 лет «Дюймовочка». В Озерске очень интересный опыт был – спектакль «Мой папа – птиц». Я обожаю магический реализм Дэвида Алмонда. А сидеть на том, что я уже умею – неинтересно…
– Что же остается? Опера?
– Я люблю оперу. Регулярно стараюсь ходить в Большой театр, смотрю записи европейских оперных постановок вместе с сыном, закончила оперную школу Галины Вишневской, потомучилась на музыкальном факультете в ГИТИСе у Дмитрия Бертмана и Юрия Лаптева. С оперным жанром знакома не понаслышке и влюблена в него, конечно. Сейчас такое время: много драматических режиссеров идет в оперу, не зная никаких музыкальных законов. Получается по-разному. У Туминаса вышла замечательная «Пиковая дама». Точныемизансцены, свет, все сделано очень тактично и красиво, режиссер не мешал музыке. От«Манон Леско» Большого театра в постановке Адольфа Шапиро я осталась в восторге. А бывает, что музыка сама по себе, спектакль сам по себе. Это грустно.
Сегодня много лабораторий для молодых оперных режиссеров, но, мне кажется, я еще не готова. Опера – самый сложный театральный жанр, божественное чудо. Правда, никогда нельзя быть готовым к чему-то: мир тебе просто дает это – и все. Поэтому, если появится возможность, я не откажусь – справлюсь.
Я не думала об опере, но вы спросили – и я говорю «да»!
Дарья Семёнова
Использованы фото из архивов Театра драмы и комедии «Наш дом» (Озерск), Орловского театра «Свободное пространство», Челябинского молодежного театра и Бурятского драматического театра.
Comments