– Саратов – город большой театральной культуры, где естественно мечтать об актерской карьере. Это ваш случай?
– Мне кажется, это определил не город, хотя я очень люблю Саратов, где действительно много театров (государственных и частных) и людей, наделенных разными талантами. Казалось естественным, что с детства родители определяли меня то в один кружок, то во второй, то в третий, и везде я поспевала, везде нравилось. Мама и сама – человек очень творческий, но не сумела в искусстве реализоваться, и мне эта ее нереализованность пошла в плюс, поскольку мне давали полную свободу действий. (Знаю многих коллег, у которых семья их устремления не поддерживала и не считала актерство за профессию). Свою жизнь вплоть до 11-го класса я хотела связать с танцами. Для меня стало трагедией то, что я не поступила в хореографическое училище: я мечтала быть именно балериной, а не артисткой, но Бог не дал мне великолепных ног и «балетной» фигуры. Я долго по этому поводу переживала и занималась художественной самодеятельностью, думая: «Не попаду в Большой театр – значит, стану лучшим в России хореографом». (Кстати, хореографом я все же поработала – в спектакле «А зори здесь тихие» у нас в ТЮЗе. Кроме того, меня часто зовут на околотеатральные проекты ставить пластические номера. Плюс в Студии им. Табакова при театре я веду занятия по пластике и сценическому движению. Пригласят еще куда-то – конечно же, возьмусь с удовольствием). Но от себя не уйдешь: в школе, во всех кружках мои педагоги, среди которых была Евгения Ивановна Филиппова, балерина, заслуженная артистка страны, советовали мне идти на театральный факультет. (Я в итоге училась на театральном факультете при Консерватории, хотя музыки в нашем обучении, к сожалению, было ровно столько, сколько считается необходимым для артистов, а не больше, как могло бы). А я заявляла: «Нет, Евгения Ивановна, я буду поступать только в культпросветучилище!» Все-таки она меня уговорила попробовать. Я нехотя, лишь мельком посмотрев, что да как, отправилась на экзамены. Вообще не готовилась, пришла со школьной базой: выучила какую-то басню, стихотворение, прозу Довлатова «О тараканах», которая мне нравилась, надела кеды и пошла. Раз – и поступила! Наверное, всегда так бывает: если природа твоя к чему-то предрасположена, а ты не очень этого хочешь, тогда именно это тебе легко дается. Я не грызла зубами гранит наук, и все в начале пути шло тривиально и гладенько. Параллельно с нами занимались «народники» и вокалисты, и палитра моих знакомств была очень большой.

– Но трудности все же начались?
– Да, в институте было тяжелее. Честно говоря, это было просто ужас что такое! Я пришла абсолютной звездой в духе «все могу, все знаю и умею». И тут мой мастер Римма Ивановна Белякова меня погрузила в полный кошмар! Я ничего не понимала! «Зачем мы ходим со стульями? Ага, для внимания… Зачем поем “Катюшу” и вдруг замолкаем?» И все-таки мне было очень интересно, хотя я не представляла, что учеба станет таким адским трудом. Многие же воспринимают нашу профессию как «хиханьки-хаханьки»: вышел на сцену, рассказал текст с выражением, ножкой шаркнул и ушел, да еще и аплодисменты за это получил. Как в школе бывает: играешь какой-нибудь водевильчик, с тобой репетирует педагог по литературе, и все идет замечательно. Ну, сказка же! А на самом деле все не так. Чтобы хорошо сделать свою роль, надо кровью, потом, нервами изойти. Правильно мэтры говорят: это как выносить ребенка, пройти путь от зачатка идеи до полноценного ее воплощения. Надо пять раз подумать, прежде чем идти в артисты. Талант либо есть, либо нет, а учителя могут только подтолкнуть, направить, вдохнуть немного мудрости – и всё.

– Вы начали играть на профессиональной сцене еще на втором курсе. Как это получилось?
– Как обычно: сама судьба меня привела сюда (у меня все будто само собой получалось). Тогда к нам на факультет пришел художественный руководитель ТЮЗа Юрий Петрович Ошеров. В постановку нужна была молодая девочка, потому что артистка, раньше игравшая эту роль, вышла из нужного возраста – 18 лет (хотелось, чтобы все соответствовало написанному в пьесе). И с нашего курса выбрали меня. Так я попала в театр, и пути назад уже не было: я абсолютно влюбилась в него и поняла, что я – именно тюзовская артистка. Считаю, в таком коллективе должны быть своеобразные люди: умеющие сыграть и третьего грибка, и Корделию. С легкой руки Юрия Петровича и режиссера Александра Яковлевича Соловьева, прослушавших меня, я чуть позже сыграла как раз эту шекспировскую героиню – вместе с маститыми прекрасными заслуженными коллегами, которые мне помогали. Было трудно! Помню, на этот спектакль я приходила не к 4-5 часам дня, как обычно делают, чтобы успеть нанести грим и одеться, а к 2, чтобы чуть-чуть настроиться, посидеть в гримерке.

– У артистов (да и у обывателей) есть предубеждение к ТЮЗу: мол, несерьезный репертуар, публика своеобразная.
– У меня никогда не было предубеждения. Я поступила в институт и влюбилась в свою профессию, но, пока не пришла в ТЮЗ, мне было все равно, в каком театре работать, – просто очень хотелось играть. А войдя в коллектив, я испытывала ужасную гордость, ведь это первый в мире детский театр. Здесь были знаменитые художественные руководители, к нам приезжали выдающиеся режиссеры и мировые звезды театральной сцены. Такие мастодонты здесь работали! Была очень сильная труппа. Поэтому мне казалось: «Ну что – драма? Это неинтересно!» А у нас и пластические спектакли шли, и разные лаборатории, и артисты имели возможность постоянно развиваться. Юрий Петрович всегда нам говорил: «Для детей играть в пять раз сложнее, чем для взрослых. Их не обманешь, не возьмешь красивой сценографией, сюжетом или внешностью актера – нет, надо искренне отдаваться тому, что ты делаешь. Тебе не интересно – и им тоже». Я восприняла эти слова еще на втором курсе, эта идея априори во мне утвердилась. Театральный бог, если он существует, привел меня в мой коллектив, мне не пришлось долго себя искать, пробоваться в Москве и Питере, рваться в кино. Мне очень комфортно здесь. А моя подруга и однокурсница Зоя Юдина пошла в драматический театр. И у меня до сих пор есть ощущение, что вот она – Артистка, а я – тюзовская.

– Да, тюзовская и с ролями, традиционными для детского театра. Какие из них вам интереснее и ближе?
– Мне просто и радостно в интересных характерных ролях, пусть и не главных. Люблю героев, которые сначала предстают плохими, неприятными, делающими всем гадости, а потом с ними что-нибудь случается такое, что они осознают: надо жить по-другому! Вот это идеальные истории для меня. Играла я и «голубых» героинь. Разве что мальчиков не довелось сыграть. Правда, один раз на капустнике я изображала Вовочку – так его до сих пор помнят, так хорошо у меня получилось. Сейчас эта практика ушла – мальчики достаются артистам-мужчинам, но странно, что раньше Юрий Петрович меня не задействовал в таких образах. У меня есть теория, что актеры ТЮЗа отличаются от драматических: мы моложе выглядим, живые, подвижные – это потому, что мы все время работаем со сказками, материалом, который учит добру, классическими произведениями, привносящими в нас что-то хорошее. Мы все эти тексты разбираем, психологически подключаемся. Да, «Гамлета» у нас нет, зато мы и не заглядываем в экзистенциальные темные дебри и прикасаемся ко всему самому доброму и светлому.

– Может, для ТЮЗов и артистов надо готовить как-то специально?
– Может быть… Но вообще нет. Я думаю, артист сам должен дойти до своего призвания. Если он тюзовский – то здесь и останется.
За время, которое я служу в театре, у нас была большая текучка, но основной костяк держится. Когда к нам приходит молодой актер, я сразу понимаю, задержится он у нас или уйдет искать счастья дальше. Конечно, не все могут работать в ТЮЗе. Представьте: утром ты прыгаешь в «Золотом ключике» черепахой или лягушкой, а вечером сыграй, пожалуйста, Соню в «Дяде Ване». А репертуарный театр и такие приключения предполагает. И дело не в подготовке: в любом вузе учат первоклассных артистов, а дальше каждый сам должен определить, что ему по сердцу, – классическая драма, как в Нижнем Новгороде, или экспериментальный коллектив, каких много в Москве, или петербургский ТЮЗ им. Брянцева, а может, и наш. А ведь по сути и выбора-то нет: куда возьмут! Кто-то пытает счастья в кино, что тоже большая лотерея. Поэтому надо просто, как моя героиня Жанна д’Арк, не врать себе, знать, чего ты хочешь, и идти до конца, даже если все говорят: «Не верно!»

– Вы работали при разных руководителях. Наверное, многое менялось в театре?
– Да, это были разные этапы для театра, потому что люди были совершенно разные. Тем более, что Ошеров был худруком, а другие – главрежами. Алексей Логачев еще вместе с Юрием Петровичем торил новый путь для нашего ТЮЗа, потом пришел Георгий Цнобиладзе и начал свою линию. И я (как и вся труппа) с каждым руководителем ощущала себя не так, как с предыдущим. Когда приходит новый человек, ты возлагаешь на него много надежд, доверяешь ему, хочешь что-то интересное делать. С приглашенными режиссерами у тебя есть очень короткое время на постановку, ты должен быстро понять его задумку и качественно ее воплотить. А со своим у тебя и времени больше, ты можешь поразмыслить над текущей работой, да еще и долгосрочные планы обдумать: ты ведь уже знаешь, что через полгодика будут ставить такой материал, а потом – еще что-то. Все наши руководители выбирают очень хорошие произведения.

– Вам вообще довелось сотрудничать с большим количеством режиссеров. Это не утомляет, не хочется взять паузу?
– Совершенно не хочется останавливаться! Хотя хорошо бы найти одного режиссера, с которым будешь работать постоянно, потому что ты с ним на одной волне, а у него что ни спектакль – то шедевр. Но интересно, когда приезжают разные мастера. Бывает, ждешь кого-то, с кем уже сотрудничал, и никак не можешь дождаться. Наверное, в лице Екатерины Гороховской я нашла своего человека, мы стали просто родными. Последнюю постановку «Делай все, что хочешь, пока я тебя люблю» мы делали на расстоянии, по видеосвязи (это было во время пандемии). Было тяжело, но с ней можно и так. Когда она приезжала, но меня в работу не брала, я переживала, пусть и понимала, что для меня просто нет роли. Но все равно ведь хотелось!
Таким же своим режиссером был для меня Илья Ротенберг (он, к сожалению, умер…). Он делал великолепные работы у нас в театре. Он увидел меня на сцене в детском спектакле «Последний папа», где я играла Барби – куклу, которая не хотела помогать своей владелице, но в финале изменилась. Представляете, в этой роли он меня разглядел и доверил стать Соней в «Дяде Ване»! Я ему за это очень благодарна. Это было потрясающе! Я ощущала огромную ответственность, думала, что не справлюсь. У меня до этого никогда не было репертуара такого масштаба. А ведь до меня Соню играли великие артистки. Было сложно, но с ним все получилось. Потом он меня использовал совсем в другом амплуа в постановке «Калека с острова Инешмаан»: я была заводилой, рыжей бестией, ненавидящей весь мир. Спасибо ему за то, что он открыл меня нашему городу так многогранно.

– Можно ли сравнивать наших мастеров с иностранными, с кем вы тоже работали?
– Между ними есть разница. Русские режиссеры больше разбирают материал психологически, ищут мотивацию героя, глубоко копают. Как говорится, все по Станиславскому. Я работала с Паоло Ланди на спектаклях «Шум за сценой» и «Приключения Пиноккио», так вот он идет, скорее, этюдным методом и очень математически выверенным. Постановки получаются такими крепко сбитыми и смешными, потому что он все просчитывает. Не так, как бывает обычно: сегодня у меня есть вдохновение, и шутка срабатывает – нет. «На счет “5” вы все должны повернуться и вздохнуть!» Он задавал жесткую интересную форму, а мы со своим бэкграундом «по Станиславскому» ее наполняли. Получалось классно.

– У вас большое количество ролей. Какая из них для вас особенная?
– Наверное, это именно Соня из «Дяди Вани». Благодаря ей меня и коллеги, и зрители увидели с другой стороны. Еще отмечу Жанну д’Арк в спектакле Александра Созонова «Жаворонок». Это непростая роль, требующая выхода на невероятную вертикаль. Наша постановка не только про свободолюбие. Нет, героиня поверила в себя и без страха решилась на поступок, пошла до конца. Она не стала заглушать в себе веру, не слушала тех, кто называл ее сумасшедшей. Мне кажется, мы со сцены говорим: так может каждый (особенно женщина)! Я играю человека, который не идет наперекор себе. Мне пришлось работать крупным планом – нас снимали на видео, – чтобы до 25-го ряда летели мои эмоции, и это было трудно. Да это чуть ли не самая трудная моя роль! Думаю, не пора ли уже и уходить после этого. Тем более, что по сюжету моя героиня – юная девочка. В соцсетях на этот счет есть разные отзывы. Конечно, и хорошие тоже, но кто-то пишет: «Мне не нравится, что Жанну играет возрастная артистка». Вот я и задумываюсь, не пора ли проститься с такими образами. Стараюсь на подобные замечания не реагировать, но все-таки неприятно.

– При таком плотном графике любая мелочь воспринимается остро. Как избежать выгорания?
– Главное – вовремя дать себе отдохнуть. Как ни странно, такую возможность подарила мне пандемия ковида. Мне кажется, не будь этого, я бы сломалась. Конечно, у нас на спектаклях есть вторые составы, какие-то мои постановки снимали с репертуара. А если ты занимаешься новой интересной работой – это тоже отдых. Для кого-то необходима поездка на море, кому-то нравится быть в движении, а мне нужно лежать дома в любимой кроватке и смотреть сериальчик. Побудешь наедине с самим собой – и восстановишься.
Вообще я не сталкивалась с выгоранием. Судьба на все дает мне время. К психологу я не ходила, начальство не просила освободить меня от репетиций. Тем более, что у меня и так начинается «переходный возраст»: мне почти 40 лет, меня меньше занимают в ролях, в коллектив пришли молодые артисты, я уже не могу играть девочек. Ощущение, что немножко все пошло на спад. Но есть у меня и очень хорошие роли – просто не такие, какие мне давали раньше. И все-таки этот переход тяжеловато осознавать. Не столько ты устаешь, сколько переживаешь наступление другого периода жизни.

– Что вам ближе: классические произведения или современная литература, которая тоже есть в вашем репертуаре?
– Это зависит от режиссера. Но, конечно, разница есть. Не просто так классические произведения стали так называться. В них есть, о чем подумать и куда копать. А про пьесы наших современников иногда думаешь: «Что с этим делать?!» Особенно часто это случается на лабораториях. Постановщики пытаются найти что-то хорошее, ищут-ищут, перечитывают, потом дают тебе то, что они для себя наделили каким-то смыслом, – а ты-то читаешь неподготовленный и недоумеваешь: «Что он здесь нашел?» Но бывают и исключения, которые запоминаются надолго. Из них рождаются спектакли и остаются в репертуаре. Безусловно, их меньше.
Но нельзя воспринимать классику как нечто традиционное и застывшее. Как раз недавно в театре была премьера «Горя от ума» (у нас спектакль называется «Без ума от горя»), и на пресс-конференции режиссер Максим Меламедов ругался с педагогами, спросившими, будет ли эта постановка классической. Что значит – классическая? В кринолинах? Да, герои носят исторические костюмы, но что это были за люди? Думаете, они разговаривали нараспев и сидели с прямой спиной? Ничего подобного! Они были такими же, как мы сегодняшние, с такими же принципами и чувствами. Таков режиссерский взгляд на пьесу, и я с его подходом полностью согласна. Обслуживать текст, как хотят многие учителя, чтобы школьники, которых они приведут, увидели прочитанную по ролям пьесу, мы не должны. Интересно воплощать идеи. Но сегодня зрители об этом позабыли и ждут пересказа.

– В начале артистического пути вы играли в спектакле «Я – Актриса?!». Может, именно в нем зрителю приоткрывались тайны вашей профессии?
– К сожалению, в этом спектакле зрителю никакие тайны не открывались. Мне эта работа в свое время вымотала все нервы, потому что не был задан рисунок, от чего и к чему идти. Это был коллаж из рассказов Куприна и Чехова, в финале соединенный с отрывком из «Чайки» (где Нина говорит, что надо нести свой крест и веровать). В первой части я играла девочку, пришедшую в оперу и восхитившуюся ей; во второй работала с масками: две на голове, две на руках, и я с их помощью изображала четырех разных персонажей. Потом я была цирковой артисткой на трапеции. (Извините, все ляжки у меня были в синяках; я оставалась по ночам, чтобы репетировать, и интенсивно худела к премьере). А под конец действа я выходила с монологом Заречной… На все отводилось очень мало времени. Я не понимала смысла происходящего, поскольку была тогда совсем молода и неопытна, не понимала даже, почему такое название у постановки, чем объединены тексты, но честно играла роль: пела оперу, меняла маски, крутилась на подвесе, чтобы после – раз! – предстать в драматической роли, перейти в кульминацию без начала и середины. Полный сумбур у меня был в голове! Юрий Петрович Ошеров шепнул мне на сдаче несколько советов, и мне стало легче. Наверное, действительно: «Я – Актриса?!» – что смогла все это сделать. И все-таки мне было непонятно, почему я одна должна полтора часа развлекать публику…

– …Которая этого даже не оценит. Во всяком случае, внимания к Саратовскому ТЮЗу меньше, чем он того заслуживает.
– Конечно, в глубине души внимания хочется, но, может, всему свое время? Наверное, для этого нужно, чтобы наш ТЮЗ чаще ездил в Москву на фестивали и гастролировал по стране. В городской прессе про нас пишут, хотя тоже хотелось бы более заметной ответной реакции. Мне кажется, примерно треть жителей Саратова ходит в театр: дарят цветы, пишут хорошие отзывы, некоторые лично говорят теплые слова. Но я не согласна, что зритель – главный в театре. Приятно, когда ему нравится, но это тоже не показатель. Бывают постановки, на которых публика делится на два лагеря, чему я очень рада: в массе своей она не всегда умна, ее надо учить, а не опускаться до обывательского мнения. Нужно тянуть людей вверх, чтобы они приходили не развлекаться, а подумать о важном и высоком, потрудиться душой, получить эмоции – причем не только положительные. Хочешь позитива – иди в цирк, а «Гамлет» рассказывает не про веселое, доброе, светлое. Но главное – пусть театр будет полон, и на каждого с его желаниями и потребностями найдется спектакль в репертуаре.