– Часто ли вы даете интервью? Принято считать, что это часть работы актера, но не все к ней открыты.
– Интервью я даю редко. Наверное, скромничаю: пока я не считаю, что готова выдать миру нечто такое, чего еще никто не слышал. Меня по минимуму задействуют в таких мероприятиях, хотя, конечно, когда есть необходимость, я участвую в передачах на телевидении или рекламных кампаниях к выходу спектакля. Для меня это всегда тревожно, я очень нервничаю, но стараюсь справляться с волнением.
Но, когда вы предложили записать интервью, я сразу согласилась. Во-первых, это тренировка. Я понимаю, что для актера важно беседовать о профессии, вслух проговаривать свои мысли. Завидую тем, кто умеет говорить так, что заслушаешься. Во-вторых, мне стало интересно, почему вы выбрали именно меня, ведь у нас в труппе много прекрасных исполнителей. Кроме того, мне захотелось пообщаться не только с местными журналистами, а с человеком из московского Союза театральных деятелей (у меня нет смущения перед столицей). В конце концов, интервью – это еще и реклама: спектакля, проекта, театра. Я уверена, что есть люди, которые нас любят. Город наш небольшой, но постоянные зрители знают всех артистов, и им хочется про кого-то почитать что-то новое.

– Например, про вас! Давайте начнем с самого начала – с детства.
– Я родилась в семье военного и врача. Еще в советское время отца из Ульяновска направили служить в поселок Сосьва Свердловской области, а маму распределили туда из Астрахани. Там они встретились, а потом и я родилась. Через некоторое время мы переехали в Архангельск (этот город я помню лучше), а затем папа вернулся в Ульяновск, и мы вместе с ним. Тут я училась в школе, окончила университет. Так что это мои родные места. Тем более что в Свердловскую область мне пока больше не довелось поехать.

– У ваших родителей серьезные профессии. Наверняка они отговаривали вас от желания быть актрисой.
– Было бы не правдой сказать, что мои родители сильно обрадовались, когда узнали, что я буду актрисой. Но папа воспринял эту новость легче, чем мама, которая хотела, чтобы я стала врачом, как она. Я сейчас их хорошо понимаю, да и тогда тоже. Поэтому я не сразу сказала им, что поступаю на актерский факультет, и сдавала экзамены втайне, а потом поставила перед фактом. Надо отдать должное папе, принявшему мой выбор, потому что это то, чего я хотела. Он до сих пор вспоминает, как я объясняла ему, почему для меня это важно (хотя я сама совершенно не помню этих своих слов). Но его убедило то, что 17-летняя девочка сумела четко сформулировать, почему ей надо идти в искусство. Вслед за ним приняла мою будущую профессию и мама. Я им за это очень благодарна.

– Выбор профессии действительно несколько неожиданный.
– Я до поры не была поклонницей театра, пока случайно не поучаствовала в школьном мероприятии. Меня попросили изобразить какую-то известную певицу, и старшеклассников, организовывавших вечер, очень вдохновило мое выступление. Одна девочка мне сказала: «Тебе точно надо быть артисткой». Так слова школьницы, имя которой я сейчас даже не помню, заставили меня подумать: «А почему бы и нет?» Я тогда очень хотела быть ветеринаром, но эта случайность все переменила. Я – человек упертый, решила, что надо попробовать, и сразу же пошла в театральную студию при Дворце пионеров. Ее вел ныне покойный артист Ульяновского драматического театра, где я сейчас служу. Так все и закрутилось, и пути назад я не вижу.

– А сугубо театральное вдохновляющее впечатление было?
– В нашем театре была удивительная эпоха – время работы Юрия Семеновича Копылова. Студенткой я увидела его спектакль «Дьявол и Господь Бог», и это произвело на меня невероятное впечатление. Я не думала, что театр может так воздействовать на людей. Казалось бы, ходят по сцене артисты, произносят чужой текст – а на меня такая мощная энергетическая волна шла! Меня просто вжало в кресло. Я до сих пор помню свои ощущения: где я сидела, что видела, что чувствовала.

– Но осознанное понимание профессии приходит к артистам несколько позже.
– Да, представление о профессии у меня действительно было смутное. Конечно, я ходила в студию к профессиональному артисту, но вы же знаете, что детей часто стараются отговорить от такого выбора. Мол, позанимались в кружке – и хватит. Но я все-таки поступила.
Курс тогда набирали педагоги ГИТИСа, мастером была профессор Ольга Дмитриевна Якушкина – великолепная, но очень строгая! Своих-то преподавателей мы хорошо знали, это были артисты нашего театра. И мы ожидали другого, а тут испытали небольшой шок, увидев, какие задания надо делать. А выпускал нас Александр Александрович Бармак – тоже прекрасный, хотя и жесткий. Он мог повысить голос – но это нормально в нашем деле, и я о нем с благодарностью вспоминаю. Да и вообще трудностей в учебе я не испытывала. Правда, у меня всегда были проблемы с вокалом, и даже возник момент, когда я думала, не лучше ли уйти из профессии. Я считала, что артист должен отлично петь, иначе будет сложно. На экзаменах я с завистью слушала великолепно поющих однокурсников. Наверное, это немножко «дергало» – но и только.

– По выбору театра не возникало сомнений?
– Конечно, амбиции молодого человека, окончившего институт, таковы, будто весь мир перед тобой. Так было и у меня. Мне казалось, что сейчас нужно рвать с места в карьер, ехать, ехать и покорять! Я даже показывалась с коллегой в Нижнем Новгороде: в Театрекемедии и ТЮЗе. И рассуждала я тогда так: «Ульяновск? Ну, нет!» Но Александр Александрович Бармак серьезно сказал мне: «Аня, здесь хороший театр с крепкой труппой. Разве лучше мотаться по столичным маленьким площадкам? Обязательно оставайся, и все у тебя будет». Он меня убедил. И Юрий Семенович Копылов взял меня к себе. Сегодня с нашего курса в Ульяновской драме работаю только я. Одна сокурсница – в Театре-студии «Enfant-Terrible». Остальных разбросало кого куда, многие вообще ушли из профессии.

– Вы пришли в труппу в эпоху легендарного Юрия Копылова. Что это было за время?
– Когда я пришла, Юрий Семенович уже серьезно болел. Было понятно, что скоро его эпоха закончится. К сожалению, совсем немного я поработала под его руководством. Этот человек был для всех нас ориентиром. Тогда труппа была сплоченной командой, на многих старых артистов молодые смотрели, как на богов. Например, на Валерия Сергеевича Шеймана с супругой, уехавших после в Москву. Но, когда корабль лишается капитана, неизбежны разброд и шатание. И начался сложный период, театр оказался на распутье, было нам всем непросто. Режиссеры долго не задерживались в коллективе, хотя все они были прекрасные. Менялся и репертуар. Раньше было много высокой классики, но постепенно она стала уходить из афиши. Но это естественный процесс, который любой театр переживает в разные времена. Пришел Владимир Александрович Золотарь – и вновь начался заметный подъем, артисты снова сплотились. Мне кажется, я могу про него сказать – «мой режиссер». Безумно благодарна ему за то, что после его ухода мы сделали с ним моноспектакль «Говорит Москва», который я сейчас играю на других площадках.
Теперь мы пока без руководителя – посмотрим, что будет дальше.

– Обычно молодым артистам с первых шагов достается обширный репертуар для детей.
– У нас в театре с детскими спектаклями как-то не складывается, к сожалению. Но я за время своей работы пропустила только две новогодние кампании и то лишь потому, что была в декрете. А так я поучаствовала во всех зимних сказках, в последней, например, была снеговиком. Мне это очень нравится. Говорят же, что от детей идет сильная энергия, и нынче я сама почувствовала, как напитываюсь ею. В зрительный зал выпускались снежные шары – и какой же восторг испытывали маленькие зрители! Я даже сказала коллегам: «Что бы вас сейчас могло привести в такое восхищение?» Меня это так тронуло, чудесно! Летят красивые шары, и детскому счастью нет предела.
Однако я хорошо понимаю, что нет зрителя сложнее, чем подростки. Для этой аудитории Владимир Золотарь ставил «Детские годы Багрова-внука». Спектакль наполовину состоял из монологов занятых в нем артистов: о нашем детстве, о первых потерях, о ярких запоминающихся моментах. Отзывы были очень хорошие. Так что для молодых людей нужно находить свой язык, тогда им будет интересно смотреть, а нам – играть. Сами понимаете, когда взрослые тетеньки и дяденьки изображают маленьких, всем не по себе, а актерам попросту не верят. Но найдите нужный подход – и зрителям это будет близко. Помните: для детей – так же, как для взрослых, только лучше.

– Ульяновск – город Гончарова и Аксакова. Наверное, театру особенно важно соответствовать таким землякам.
– Да, я уже говорила, что у нас идет спектакль по аксаковским «Детским годам Багрова-внука». У нас помнят и любят этого писателя. В Радищиевском районе, куда возят туристов, растет дикий пион – тот самый аленький цветочек из сказки.
Мне повезло сыграть и в постановках по Гончарову – в «Обрыве» и в «Обломове». Со школьных лет обожаю этого автора. Мне не казались скучными его романы, я с радостью их перечитывала, готовясь к ролям. В городе много музеев, посвященных ему. На премьеры приходили научные сотрудники из Дома-музея. Играть перед ними было очень волнительно. Потом на круглом столе мы обсуждали нашу работу. К Ивану Александровичу у всех особое отношение, что и говорить. Хотя наши зрители так же внимательно смотрят и спектакли по произведениям других классиков литературы.

– В «Обрыве» у вас даже две роли – бабушки и Веры. Как это получилось?
– У нас шла лаборатория по спектаклям, когда-то поставленным Юрием Семеновичем. В свое время «Обрыв» Копылова прогремел по всей России, актриса Кларина Ивановна Шадько собрала все возможные премии за главную роль. В этот раз над произведением работала Вера Попова, прекрасный режиссер, ученица Сергея Женовача. На подготовку было всего 4 дня, и артистка, которая должна была играть бабушку, заболела и не смогла принять участие в эскизе. Мне предложили сыграть эту роль. Стала пробовать, как оказалось, получилось хорошо. Я думала, что на ней и останусь. Так и вышло – но только в первом акте, а во втором я стала Верой. Мы взяли за основу самое начало романа. Придумка состояла в том, что Райский во сне видит свой приезд в имение, где его встречает Татьяна Марковна. Но выглядит героиня так же, как ее старшая внучка, которую Райскому предстоит скоро узнать и полюбить. Меня очень волновало, как воспримут наш ход гончарововеды, но они уверили, что это – как раз в духе автора.

– Зато «Обломов» у вас был неклассическим, ведь спектакль был поставлен по пьесе Михаила Угарова.
– Зрители хорошо воспринимали такого «Обломова». Мне и самой было комфортно играть в этом спектакле, поставленном Машей Матох. Я вообще люблю работать, получая от этого большое удовольствие, и стараюсь справляться с любыми трудностями. Главное, чтобы обязательный диалог с режиссером не перешел в бесконечную болтовню, ничем не помогающую в результате. Но с Марией было хорошо и интересно.
В этой постановке у меня главная женская роль. Образ Ольги Ильинской плавно вырастает в образ Веры из «Обрыва». Мне кажется, что героини Гончарова всегда символизируют начало пути деятельных женщин, могущих самостоятельно принимать решения, направлять и определять события. Пройдет немного времени – и их назовут феминистками. Пожалуй, Ольга – персонаж не положительный (нам скорее жалко Илью Ильича), хотя ей-то казалось, что она спасает гибнущего человека. Она поверила в него, разглядела какие-то задатки – это само по себе прекрасно. Правда, из этого ничего не вышло, и она героя «задавила». Живи она сегодня – итог мог быть другим.

– Иным зрителям классика кажется скучной.
– Я думаю, классика не устаревает. «Бесприданница», где у меня роль Ларисы Огудаловой, для меня пример этого утверждения. Действие спектакля перенесено в современность, и для нашего театра это был, кажется, первый подобный опыт. Но, сыграв по-новому, мы вдруг поняли, что в жизни ничего не поменялось. Дело не в старинном платье, а в сути. Я играла драму героини – предательство любимого человека. Конечно, если отнестись к ситуации легкомысленно: «Бросил? Ну, ладно, найду другого!» – то получится мелкое высказывание. Но у нас в постановке по-прежнему случалась катастрофа, после которой женщине невозможно жить. Эти чувства и эмоции сегодня те же, что и в XIX веке.
Та же проблема возникает и в «Грозе». В театре «Enfant-Terrible» у меня есть моноспектакль, сделанный в жанре вербатим, – «Бедная Катька». Готовясь к нему, мы брали интервью у школьниц, только что прочитавших пьесу. Мнения, конечно, разделились. Кто-то считал Катерину нытиком, которая не справилась с проблемой, потому что вовремя не начала работать и не отвлеклась на что-то важное. А другие (примерно половина) понимали героиню. Удивительное дело! Мы с вами по-взрослому рассуждаем, а 17-летние девчонки жалеют ее. Я видела, как они у себя на страницах в соцсетях выкладывали цитаты, например, «почему люди не летают, как птицы». Они вдумчиво прочитали текст, и он показался им интересным. Мы были поражены, что детей трогает эта история. Да, они не учитывают исторических реалий, не понимают хорошенько, как Кабаниха затретировала невестку, но их волнует судьба Катерины. Так что надо эту драму правильно подавать. Мне кажется, мы недооцениваем зрителей вообще и молодых людей в частности.

– Как случилось, что вы играете этот спектакль не у себя в театре?
– Когда нами руководил Владимир Александрович Золотарь, его супруга Катерина придумала лабораторный проект «Один на один», где мы готовили моноспектакли. У нас есть артисты с режиссерским образованием или с соответствующими амбициями, и многие откликнулись, в том числе и Ольга Новицкая, предложившая мне сделать «Грозу». Мы выбрали жанр вербатима, записали интервью со школьниками и представили нашу работу публике. Получилось классно, зрителям понравилось. Но затем Золотарь ушел, и в нашей «Бедной Катьке» как будто бы отпала надобность. Тем не менее, мы решили не бросать историю, над которой так много трудились, попросив разрешения играть ее на площадке «Enfant-Terrible». Примерно раз в месяц мы ее показываем, возили и в школы, но там сложнее: дети иначе себя ведут вне зрительного зала.

– Не боялись играть в таком сложном жанре, как моноспектакль?
– Я всегда думала, что это очень страшно. Одному человеку сложно держать внимание зрительного зала. Мне казалось, что в таком случае требуется что-то невероятное: нужно, чтобы на сцене параллельно летали декорации или пробегали скрипачи. Да и с вербатимом я до этого не сталкивалась. Это в Москве миллион спектаклей в такой форме, а в Ульяновске ее еще не было. Соответственно, публика этого жанра тоже не знала. Тем более, что в пьесе Островского «Гроза» люди ждут на подмостках женщину, заламывающую руки. Но я люблю ситуации «а почему бы и нет?». Это был вызов самой себе, потому что я плохо представляла, что надо делать. Мне очень помогала Оля Новицкая, учившаяся в свое время на курсе Анатолия Праудина.
Да, страшно было невероятно! Тебе не поможет партнер, спрятаться не за что, нет даже реквизита. Есть только ты, девочки, в которых ты превращаешься, рассказывая эту историю, и зритель. Мне кажется, это проверка для артиста. Справишься ли, переборешь ли трудности? Сейчас мне чуть легче, потому что спектакль «наигран» временем. А поначалу я боялась, особенно волнительно было выходить к подросткам. Но тут главное – не дать им догадаться, что ты их боишься, иначе будет провал.

– А вообще в Ульяновске какая публика?
– У нас действительно невероятный зритель, так говорят все! Это открытые люди, любящие театр, они встают после спектакля, приветствуя артистов аплодисментами. Мы-то к этому привыкли, а в других городах не часто такое бывает. Когда к нам приезжают на гастроли коллективы из разных регионов, все потрясены приемом.
Наша публика открыта к новому, но мы даем ей выбор. У нас есть неклассическая «Бесприданница», а есть традиционная постановка «Правда – хорошо, а счастье лучше», и каждый сам решает, куда пойти. Я считаю, так и должно быть. Больше спектаклей, хороших и разных! Главное, чтобы они рождались в обоюдной любви – друг к другу, к материалу (пусть это приходит не сразу, но в том и задача режиссера). Тогда получается классная работа, которая будет долго жить, ведь самим артистам захочется хранить и бережно относиться к тому, что ими создано.

– Что вам самой ближе?
– Как ни странно, я очень люблю комедии и много в них играю. Но вообще мне кажется, что большинство моих героинь – сильные женщины с внутренним стержнем. Увы, иногда они ломаются… Не знаю, случайно ли так получается, или это я привношу такую краску в свои роли. Но даже Верочка в «Месяце в деревне» была не просто глупенькой девочкой. Она была влюбленной и молодой, но жизнь заставила ее застыть. Для меня и костюм сшили, напоминающий кору дерева, которой она обрастает.
Изначально меня брали в театр на роли героинь. Но моя актерская судьба сложилась так, что я задействована не в них одних. Может, мне повезло, кого-то не было в это время в труппе, но я сыграла разные образы. Это счастье! Надеюсь, все убедились, что я могу быть не только лирической, но и комедийной или характерной. И непривычной тоже: представляю, что испытывал зритель, увидев нашу «Бесприданницу»! Мы же все знаем, что Огудалова – несчастная и с гитарой, которая потом становится еще несчастнее и погибает. Этот стереотип в каждом сидит. Некоторые говорят: «Это наш культурный код». Но даже здорово, что «не такую» Ларису сначала воспринимают в штыки, ведь потом тебе удается публику переманить на свою сторону. Наверное, цель – в том, чтобы убедить: можно и так.

– В спектаклях о войне, наоборот, нужно сразу заручиться доверием публики.
– Вы правы, в них не хочется врать, «плюсовать». Но, донося до зрителя Правду, мы должны не просто показывать все, как есть, а существовать на сцене очень честно. В таких ролях я всегда ощущаю трепет. На произведения военной тематики откликается вся моя актерская природа. Думаю, по-другому и быть не может, хотя я слышала от некоторых коллег, что им сегодня не хотелось бы играть в спектаклях о войне: как будто неловко изображать что-то «героическое», когда в жизни происходит нечто настоящее, большое.