– Мне кажется, уральцы – люди оптимистичные. Вы тоже такая?
– Абсолютно! Возможно, даже слишком, во всяком случае, меня знакомые иногда за это укоряют. Я бы сказала, что наша область действительно населена оптимистами. Стараюсь окружать себя людьми с таким же, как у меня, взглядом на мир, отношения. И к проблемам подхожу осмысленно, ведь надо во всем видеть светлую сторону. Впрочем, каким бы позитивным человеком ты ни был, неудачное распределение может тебя расстроить, и негативные эмоции все равно случаются. Но большую роль играет то, как ты с ними справляешься, ковыряешься ли в себе. Актерская профессия вообще предполагает «ковыряние», и оптимизм этого свойства не отменяет.

– Тем не менее, он помогает справляться с трудностями вашей профессии. С чего она началась у вас – с семьи?
– Моя мама училась в культпросветучилище, получила специальность культмассовика. Оказывается, и моя деревенская бабушка в свое время выступала в Доме культуры: на самодельной сцене ставились лавочки, и участники играли. Так она участвовала в спектакле «Лавка», других постановках. Я этим фактам никогда значения не придавала, тем более что мой папа совсем другой направленности. Но после прихода в профессию мне стало любопытно, и я начала расспрашивать родных.
Причем актрисой я стала совершенно случайно. Папа мечтал, чтобы я выбрала профессию эколога, физика или математика, я ходила на соответствующие курсы. Мне и самой казалось, что это – мое. Но однажды я по невнимательности пропустила дату очередного экзамена и решила не терять год, а занять себя чем-то. Единственным вузом, который еще набирал абитуриентов, был наш Институт искусств им. Л. и М. Ростроповичей. Я в него заглянула, и буквально через пару дней начались туры. Я их быстренько прошла и осталась. Считаю, что меня привела к этому судьба. Сейчас я не могу себе представить иного пути, потому что дело, которым я занимаюсь, – лучшее в первую очередь для меня.

– Легко поступили – легко и учились?
– Честно говоря, в первый год я была абсолютно не вовлечена в учебу. Мне казалось, я попала не на свое место, занимаюсь ерундой. Не знаю, как меня педагоги дотянули до второго курса. Оценки были соответствующие, не все получалось, но я воспринимала это как игру, на которой не стоит зацикливаться. А потом что-то в секунду щелкнуло внутри, и жизнь моя круто изменилась. Я стала наверстывать то, что упустила. Теперь я чувствую, что театр меня уже никогда не отпустит. Притом обстоятельства складывались таким образом, что я могла выбрать другой путь. Моя дочь поступила в Академию танца Бориса Эйфмана в Петербурге, и у меня был позыв поехать за ней, помогать ей. Но я осталась на родине, в своем театре. Шестой год она учится, а я все не решусь его покинуть.

– И даже в начале актерской карьеры не было момента выбора?
– На последнем курсе мы уже играли эпизодические роли в нашем театре. И я перед собой ставила задачу остаться: здесь была настоящая актерская семья, все знакомо, привычна режиссерская манера нашего худрука Рифката Исрафилова. За ним хотелось идти. Когда мне предложили после института войти в труппу, я не рассматривала другие варианты. Я любила своего мастера и то дело, которым мы все занимались. Мне кажется, руководитель курса всегда привносит свои индивидуальные особенности в обучение учеников. Считаю, что и у нас есть особый актерский почерк, привитый Рифкатом Вакиловичем. Было бы приятно думать, что он во мне что-то увидел, раз тянул в учебе, а потом взял в коллектив.
Потом, когда я решала, не уехать ли в Петербург, худрук сказал мне: «Конечно, дети – это самое важное в жизни. Но найдешь ли ты в другом месте (не важно – в столице или маленьком городе) свой театр?» Его слова совпали с моим внутренним ощущением. Мне близко то, как мы разбираем материал, как приступаем к работе над ролями. Может, мне было бы интересно и хорошо и где-то вне Оренбургской драмы, но я не смогла отпустить свою театральную семью.

– Какая роль на этой сцене стала для вас определяющей?
– Любая роль, даже эпизодическая, мной любима. Каждая из них – определенный этап на актерском пути. Мне повезло, ведь у меня было много больших ролей. Хотя я до сих пор танцую в массовке «Капитанской дочки»: бегаю метелью и скачу на тройке. Но мне удалось поработать с крупными режиссерами, в том числе и приезжими. Они оставили мне частичку собственного опыта, который я использую в дальнейшем. Если же говорить о работе, которую я сама для себя выделяю, то в первую очередь я бы назвала Таню в одноименном спектакле. Это мощное испытание для меня как для актрисы, ведь постановка основана на судьбе одного человека, меняющегося от девчонки до взрослой личности. За два с половиной часа я переживаю с героиней все ее эмоции: и легкие моменты, и сумасшедшие драмы – например, потерю ребенка. Мы не фокусируемся на социальных обстоятельствах арбузовской пьесы, а рассказываем о судьбе женщины, о втором шансе в жизни. Очень тяжело мне все это давалось в процессе репетиций, но в этот период я всю себя посвятила работе. Я ничего не замечала вокруг в течение полугода, пока мы репетировали. Эта роль стала для меня новой ступенькой к освоению профессии.

– А каково начинать с роли Сони Гурвич в спектакле «А зори здесь тихие»?
– Первая работа – это страшно и ответственно. Она до сих пор в моем репертуаре. Но то, что я играла тогда, и то, что сейчас, – для меня практически два разных спектакля. На тот момент роль строилась на эмоциях. Это и понятно: тема войны трогает любого человека – и юного тоже. С опытом появилось больше осознанности. Я совершенно уверена в том, что никакая информация не проходит даром. Впитывается все: увиденное, услышанное, какие-то личные замечания. Так и появляется масштаб роли. Такая подготовка особенно важна для работы над военной тематикой. Нужно смотреть и читать, изучать историю, хроники, материалы Нюрнбергского процесса. Потом, на сцене, какая-то часть этого массива – даже воспринятая неосознанно – вскроется. Может, это я себе так придумала, но после начала нынешних событий зрители стали более чутко, с болью реагировать на постановку. Хотя речь в ней идет о Великой Отечественной войне, но многие чувствуют глыбу, сегодня нависшую над всеми. Ведь и в наше время рушатся судьбы, так много трагичного происходит… Вот говорю об этом, и ком в горле.

– Ваша профессия предполагает таинственные совпадения того, что происходит в жизни и на сцене.
– Конечно. Например, в спектакле «Таланты и поклонники» моя героиня Негина была хотя и влюбленной девушкой, но все-таки актрисой: предпочтение она в финале отдавала профессии. Позднее в моей жизни произошло примерно то же самое: я очень люблю свою дочь, но осталась в родном театре. На момент репетиций я не знала, что так будет. Надеюсь, такая судьба не станет преследовать меня во всех работах. Потому что иногда играешь и думаешь: «Не дай Бог!»
Но бывают и роли на преодоление – как Мейрид в спектакле по пьесе Макдонаха «Лейтенант с острова Инишмор». Было очень сложно играть, я думала, что не справлюсь, потому что мой характер, взгляд на жизнь и нутро совсем иные, нежели у героини. Но в какой-то момент я отключилась от себя, своих мыслей и позиций, попробовала зайти с другой стороны. Тем мне и запомнилась эта работа. Мне кажется, я ее не доиграла, не досказала чего-то (она шла короткий период), и мне иногда даже снятся сны, как я вновь выхожу на сцену в этой роли.

– Зато сегодня вы играете в более радостных постановках – таких, как «Собака на сене».
– Мне очень нравится эта комедия Лопе де Вега. Она написана в стихах, а у меня до этого не было практики в стихотворной форме. Я получаю огромное удовольствие от игры, хотя с рифмованным текстом работать сложнее. Все должно быть жестко уложено в рамки, и непросто выкрутиться, если забудешь слово (но и такое, конечно, у нас тоже случается). Сейчас мне уже легко произносить свои строки, все как-то улеглось. Но, возможно, специалистам покажется, что мы неправильно, не по канонам читаем. Придраться всегда можно, зато я вношу в роль много души и эмоций. Спектакль поставлен классически, с традиционными костюмами и декорациями, а действие основано на всем понятных жизненных перипетиях.

– У вас есть еще одна классическая роль – в «Обыкновенной истории» по роману Гончарова.
– Да. Конечно, прочитав гончаровскую «Обыкновенную историю», я восприняла сценическую версию, по которой ставился наш спектакль, как более скудный, обрубленный текст, не позволяющий раскрыть материал в том объеме, как это сделано в романе. Поэтому мы привносили в постановку оригинальные монологи, рассуждения, работали этюдно, охватывая весь массив произведения. Моя Лизавета Александровна – женщина, которая верит в любовь и проявление чувств. Она уверена, что муж любит ее, просто не показывает ей свою привязанность. Однако к финалу она теряет надежду на это. Главное в ней – боль от осознания того, что человеческие эмоции могут заменяться чем-то другим. Нет, это абсолютно не ее позиция! Но вера в светлое будущее уходит, и героиня остается сломленной.

– Как, должно быть, и другая ваша героиня – Верочка из «Месяца в деревне», на котором вы работали с Борисом Морозовым.
– Когда я узнала о том, что на постановку приедет Борис Морозов – большой режиссер, о котором я много читала, – мне очень хотелось попасть в распределение. Изначально мне доверили роль Катеньки – служанки, которой в спектакле в итоге не осталось. Но на первых репетициях Борис Афанасьевич предложил мне почитать за Верочку. Я за это сразу зацепилась, было интересно. Но меня смущал мой возраст: героине 17 лет, а мне было уже далеко за 30. Было страшновато: смогу ли? Кстати, мастер удивился, узнав, сколько мне лет. И дело не во внешности: просто я до сих пор умею проявлять наивность, детскость. Наверное, эти качества присущи мне и в жизни, в чем-то я до сих пор ребенок. Безумно благодарна за то, что меня утвердили. У нас с режиссером установилась невидимая связь, я ухватывала все, что он говорил, понимала его полностью, хотя времени было не так много (мы репетировали месяц, буквально оправдав название). Верочка получилась немного легкомысленной. Момент, когда она осознает, что ее предали и не любят, в спектакле решается как детская чистая обида. Да она и не обвиняет никого: мы не хотели делать эту сцену угнетающей.

– Все-таки внутренняя суть артиста определяет роли, которые он играет. Хотя в этом случае существует опасность закоснеть в одном амплуа.
– Режиссеры, работающие с нашей труппой, пытаются рассмотреть актера в разных его проявлениях, пробуют в неожиданных амплуа. Постановщики, приезжающие к нам из других городов, не имеют возможности видеть артистов в репертуаре. Зато они, как Борис Морозов, могут позволить кому-то почитать роль, таким образом почувствовав близость исполнителя с персонажем. Мне кажется, распределение происходит по внутренним ощущениям, хотя актерские данные тоже учитываются. Конечно, и у нас есть те, кто из раза в раз играет примерно одинаковые роли. Может, и в моих работах есть что-то общее. Но бывали ведь и такие случаи, как с Мейрид из постановки по Макдонаху, – на сопротивление.
А вообще мне кажется, что жизненные обстоятельства сами определяют образы и эмоции, которыми хочется поделиться со сцены. Иногда ждешь драмы, чтобы прийти в театр, как в исповедальню, сказать о своих чувствах так, как никому и нигде больше не можешь сказать. А порой все складывается хорошо, и тогда комедия – это отдушина. Уверена, что есть работы, для которых необходим опыт. Да, наверное, иногда и молодой человек может его в себе сформировать, но это сложно. Я сама 10 лет назад играла несколько плоско и неосознанно; глубину дает время и опыт – профессиональный и человеческий. Но, конечно, что бы у тебя ни происходило в судьбе, ты подключаешься к любому материалу.

– Вам легко находить общий язык с любым режиссером, или есть те, для кого вы стали частью постоянной команды?
– У нас в театре есть своя общая для всех система работы, но к раскрытию персонажей, разбору материала все, естественно, подходят по-разному. Поначалу многое кажется неудобным, но, включаясь в роль, не отвлекаясь на происходящее вокруг, перестаешь замечать, кто режиссер: именитый он или начинающий, свой или приглашенный. Думаю, любой режиссер, приезжающий к нам – а к нам приезжают только хорошие мастера! – вносит свой вклад в становление актера. У меня всегда складываются теплые отношения со всеми. И даже если со стороны постановщика звучат громкие корректировки, я воспринимаю это с терпением и пониманием. Я много работаю с Александром Федоровым, с ним у меня есть «коннект». Я очень хорошо его понимаю (во всяком случае, я надеюсь на это!), с ним интересно и легко, я могу предлагать свои идеи. Не знаю, что позволило мне стать «его» актрисой. Наверное, безбашенность и полная отдача себя работе, абсолютное доверие к нему.
Еще один мой мастер, которому я безгранично доверяю, – Рифкат Вакилович Исрафилов. Он умеет сразу увидеть весь спектакль и очень точно подсказать. Порой тебе кажется, что ты хорошо понимаешь, про что играешь, и вдруг он одной фразой тебе что-то по-новому объясняет. Он глубоко разбирает текст, выстраивает взаимоотношения героев, поясняет, зачем, отчего и почему. Мы много лет работаем вместе, и за эти годы стали родными людьми. Наверное, я в каком-то смысле тоже считаю его своим родителем. Вообще наш театр – настоящая семья.

– Но вы верно сказали: всегда найдется к чему придраться. Как вы воспринимаете замечания со стороны?
– Критики вокруг действительно очень много, и от обычных людей тоже. Иной раз восхваляют, иной – ругают. Людям свойственно высказываться по поводу того, что им нравится, а что нет. На мой взгляд, я правильно отношусь к замечаниям. Я слушаю советы, стараюсь применить к спектаклю то, что мне кажется верно подмеченным. Но принимать абсолютно все, что говорят, наверное, не стоит. У каждого свое личное мнение, и надо фильтровать услышанное. Что касается профессиональной критики, то особая часть работы актера – воспринимать ее. Иногда думаешь, что спектакль хороший, ты полностью отдаешься ему, а тебе говорят: «Ну, не очень». Если при этом нет объяснения, что именно «не очень», то не слишком обращаю внимание на эти слова. А вот конкретику обдумываю, порой соглашаюсь.

– В Оренбурге благодарный зритель?
– Мне кажется, наш зритель – самый лучший во всем мире! Он всегда хорошо принимает постановки, благодарит нас аплодисментами. Конечно, люди больше любят комедии, им хочется отдохнуть в театре, а потом пойти заниматься обычными делами. Я это понимаю, но уверена, что театр дает возможность поразмышлять над собой, над совершенными поступками, над вселенной. Если хотя бы на секунду ты смог задуматься, осмыслить или переоценить что-то – это и есть главное, настоящее. В этом и суть нашего искусства. Я как актриса могу позволить себе со сцены поведать сокровенные мысли, открыть частичку себя через персонажа. Но то же самое может сделать и зритель. Подключившись к происходящему, он испытывает очищение, сбрасывает то, что тяготит его. Он может посмотреть 10 спектаклей, но только в одном найти что-то важное для себя. Наверное, так происходит в церкви. Во всяком случае, для меня сцена – это святое место.
Кстати, зритель разный в разных регионах. Однажды мы поехали с комедией на выезд в близлежащий город – и как же там нас принимали! Казалось бы, у нас в зале был максимум, но там – еще лучше. А может, все просто хотят свежих лиц.

– Артистам тоже хочется чего-то нового и свежего: себя показать, на других поглядеть.
– Как ни крути, а артисты тщеславный народ. Хотя я бы не сказала, что лично мне хочется показать себя: важнее самой что-то увидеть. Очень жалко, что у нас редко проходят съемки. (Ездить я не могу, поскольку с репертуара не уйдешь). Мечтаю освоить и эту часть актерской профессии. Как только я вижу кастинг, тут же подаю заявку. Я счастлива играть даже эпизод или участвовать дублером. Нахожу в этом колоссальный интерес. К нам приезжал Александр Прошкин, снимал «Назад в степь к сарматам», здесь работали и над несколькими сериалами. Когда у нас проводятся кинофестивали, я никогда не пропускаю хорошие фильмы в программе. Мне очень нравится участвовать в лабораториях, встречаться с чем-то новым. Я обязательно смотрю спектакли на питерской сцене, когда бываю у дочки. Это всегда глоток свежего воздуха. Я тщательно все замечаю и собираю, чтобы привнести это в свою работу дома, на Урале.