В год 230-летия Александра Грибоедова появление в репертуаре театра пьесы «Горе от ума» – событие естественное. Но, конечно, не только на памятную дату ориентировался Александр Коршунов, ставя в «Сфере» свой спектакль, отмеченный подзаголовком «Открытая репетиция». «Мысль о “Горе от ума” возникала и разрасталась постепенно, – рассказывает Александр Викторович. – Поначалу мне представлялась почти читка, действительно открытая репетиция: минимум оформления, без погружения в скрупулезный быт, зато с глубоким погружением в суть происходящего. Мы начали работу с осени прошлого года, впереди был юбилей Грибоедова, а незадолго до этого исполнилось 200 лет самой комедии, так что обстоятельства сами напоминали о ней и подталкивали к постановке».

Она состоялась, и один из самых интересных драматургических героев, представавший в разные времена в абсолютно разных интерпретациях, сегодня выходит к зрителям как обыкновенный порядочный симпатичный юноша, желающий не вольность проповедать, а просто жить в Отечестве, избавленном от «дыма», любить и быть счастливым. Мечты понятные, но достаточно ли соответствующие замыслу автора, создавшего когда-то образ блистательного Александра Андреича Чацкого? «Главный конфликт пьесы – это конфликт мечты и реальности. Зерно ее – в человеческой потребности осуществления счастья, желания состояться в жизни. Но счастье у всех разное. У одних – практическая карьера, у других – мечта о свободе и правде, об укладе, который будет по сердцу, а не по расчету», – поясняет режиссер.

Понятен ли этот конфликт сегодняшнему зрителю? «Может показаться, что пьеса устарела, несовременна, – говорит Анатолий Смиранин, работавший над постановкой вместе с Александром Коршуновым. – Но эта история любви проста и будет повторяться во все времена. Молодой человек уехал на три года, вернулся – а его любимая влюбилась в другого. Тот – спокойный, тихий, надежный, знает, как надо вести себя с людьми. Но разве у сегодняшней молодежи не так? Парень ушел в армию, в это время девушка закрутила роман с другим, с кем всегда были споры, вечные выяснения, кто из них достойнее. Первый возвращается, говорит, что любит, – поздно! А тут еще папа: “Надо деньги зарабатывать, у тебя ничего нет”. Дочке-то нужен богатый жених, перспективный – как Скалозуб. Это жизненная ситуация, история, которая происходит всегда и везде, и зрители понимают, что смотрят спектакль про наше время, а не про то, что было двести лет назад».

Именно эту всегда понятную историю рассказывают зрителю два параллельных состава. «Они сосуществуют на равных, но во многом разные: по возрасту, опыту, интонациям, подходу актеров, хотя основные событийные и смысловые акценты, система координат едины», – замечает Александр Коршунов. Это приводит к тому, что спектакль, создаваемый Никитой Спиридоновым (Чацкий), Екатериной Богдановой (Софья) и Дмитрием Ячевским (Фамусов), достаточно заметно отличается от работы Арсения Мичурина, Владиславы Самохиной и Антона Алипова. Каковы же эти две трактовки одной пьесы?

Спектакль стилизован под репетицию – уже явно на финальной стадии. К зрителям выходит Анатолий Смиранин, поясняя замысел работы, помреж приглашает актеров на сцену. «Как всегда, начали с “застольного периода”, – говорит режиссер. – Стали пробовать, потом постепенно “встали на ноги”. Первый показ на зрителя, так называемый эскиз, так и прошел: кому из актеров хотелось сидеть за столом – сидел, а кому-то захотелось встать, взять реквизит. С течением времени эти пробы превратились в спектакль. Он сделан в форме репетиции, но она, так скажем, отрепетированная: в ней есть возможности для импровизации, но она включает в себя те мысли и темы, которые мы закладывали в будущую постановку». Такой прием смягчает завышенные ожидания от классического названия, позволяет слегка выдохнуть артистам, да и цехам, поскольку исполнителей не требуется одеть по точной моде XIX века: белые универсальные блузы и длинные черные юбки героинь обозначают условную «старину», но органичны и в современности, а Чацкий и вовсе носит свитер (художник-постановщик – Ольга Коршунова). Проще и интонации, хотя при этом строгая красота стиха теряется, растворяясь в сегодняшней разговорной манере. Зато появляется иное настроение, заданное записью стихов Бродского в чтении самого постановщика. «Все это было, было» – казалось бы, не для зачина известной каждому комедии, но мысль, заключенная в строках поэта-современника, перекликается с идеей этого нового «Горя от ума». Уже, может, не такого и горя, и не похоже, чтобы от ума.

«Мы говорили с актерами о том, что такое грибоедовское понимание ума, – рассказывает Александр Коршунов. – Ведь это слово – ум – очень часто и с разными оттенками в пьесе повторяется. “Да эдакий ли ум семейство осчастливит?”,“Но чтоб иметь детей, кому ума недоставало?”, “Конечно, нет в нем этого ума, что гений для иных, а для других – чума”. На мой взгляд, грибоедовское понимание в себя включает ум сердца, ум души, мировоззрение, полное внутренней свободы.То, что мы вкладываем в понятие “интеллигент”. А вот с точки зрения практического ума, жизненного, реального, Чацкий – точно не самый умный. При этом он очень образован, знает языки, много читал и занимался всеми сферами жизни человеческой. Но с таким умом, как у него, – горе, ведь герой живет с открытым забралом, видит то, что видит, и говорит то, что думает. Он борется за то, что ему велит сердце, совесть и душа. К несчастью, во все времена это приводит лишь к тому, что на него валятся все шишки».

Но, может бы, ум стоит отнести на счет Софьи (Екатерина Богданова), чье имя как раз и означает «мудрость»? Это красивая дерзкая девица, действительно умудрившаяся не по летам, наслаждающаяся тем, как легко умеет провести батюшку (Дмитрий Ячевский) – вальяжного, самодовольного, очень делового, современного моложавого мужчину, баловня судьбы. (Актриса параллельного состава Владислава Самохина так характеризует Софью: «Моей главной задачей было сделать ее не лирической героиней, а той, что борется, у кого есть жесткий стержень. Не то чтобы она крутит батюшкой, как хочет, – нет, она просто стала самостоятельной и взрослой, и теперь надо считаться с ее мнением и выбором. Она живет прекрасной жизнью, в абсолютном достатке, рядом Лизонька. Да, у нее строгий отец, но она не боится его, хотя и любит, и уважает. Но она знает, чего хочет, и добивается этого»).

Сам батюшка успешен во всем и не терпит отказа ни от кого: как настойчив и распущен он с Лизой (Алена Киселева), как барствен с Молчалиным! Это сибарит, нежный, хотя и вздорный отец, довольно снисходительный, пусть и не образцовый хозяин, жадный до жизни и удовольствий веселый мужик. В игре Дмитрия Ячевского нет ни намека на дворянское происхождение его героя: он больше похож на сегодняшнего бизнесмена, сколотившего состояние не совсем честным путем и вовсе не благодаря умению «подслужиться». Его интонации и манеры подчеркнуто, нарочито современны. Да, это сближает Фамусова с нынешними подобными ему типажами, но чрезмерно опрощает суть, заложенную в пьесе Грибоедова. Часто кажется, что исполнитель напрасно превращает роль в бенефис, наслаждаясь вниманием публики: самовлюбленность – совсем не характеристика драматургического образа. Он и горячится, сердясь на не к месту появившегося Молчалина, не столько потому, что видит в том появлении какую-то угрозу чести его дочери, сколько из привычки распалять себя, чтобы затем радостно сорвать эмоции на других. В нем есть что-то от купцов-самодуров Островского, и эта особенность не выглядит органичной. (Антон Алипов в параллельном составе делает героя более собранным, озабоченным решением неотложных дел. Пожалуй, ему не хватает масштаба, присущего игре коллеги, но нет в нем и излишней фривольности, что выгодно отличает именно этого Фамусова).

«Я много видел Фамусовых в театре, и чаще всего они представали барственными сибаритами, – рассказывает о своем ви́дении персонажа Александр Коршунов. – А мне он кажется человеком, у которого земля горит под ногами. Я хотел добиться того, чтобы стало понятно: как начался в доме этот день сумасшедший, так и был у Павла Афанасьевича только один момент расслабления, когда он позволил себе с Лизой заигрывать. А дальше началось такое! Одно за другим: сначала Молчалин, а потом, когда он запланировал приход Скалозуба (вообще почти сговор), а затем и вечеринку, чтобы ввести его в дом, – как снег на голову свалился этот Чацкий. А тут еще и Софья: “Ах, батюшка, сон в руку!” – “Что за комиссия, создатель, быть взрослой дочери отцом!” Это совсем не риторическое восклицание, а насущная большая проблема, которой он живет. Он ведь не из самого высшего света, не статский советник, а просто достаточно зажиточный человек, зависящий от времени, от ситуации, от того, как выдать дочь, устроить свою судьбу. Этим он очень озабочен. Поэтому Чацкий под конец и становится для него врагом».

Но до финала далеко, и зритель любуется живой и взбалмошной Софьей Павловной, не ожидающей беды. Прелестная особа, ребячливая, заносчивая и самолюбивая, дурачится, обливая горничную водой, отчего та даже обижается. Ей и в голову не приходит, что связь с Молчалиным и в самом деле «занятье для девицы», как саркастически комментирует ее поведение Павел Афанасьевич. Она – настоящая артистка и дочь своего отца: на ходу сочиняя сон, громоздя одну романтическую нелепость на другую, девушка входит в такой раж, что лишается чувств почти взаправду, падая на маленьком балкончике навзничь. Так дети верят в затеянную игру. Может, и ее «любовь» – тоже игра? «Для меня Молчалин – тот, кто умеет вовремя оказаться в нужном месте, сказать нужные слова. И Софья эту любовь к нему просто придумала, чтобы уменьшить боль, которая осталась после отъезда Чацкого, – соглашается Владислава Самохина. – Я абсолютно уверена, что она по сей день любит Чацкого! Потому ее так волнует его приезд, вызывающий в ней бурю разных чувств. Даже когда она говорит, что ей все равно, ее слова звучат на эмоциональном всплеске. А если человека так задевает другой, значит, он к нему неравнодушен. Но Софьей управляет женская месть и гордость. Поэтому она всячески показывает, что у нее все хорошо, и Молчалин замечательный, хотя я думаю, что для нее это придуманная картинка из романа».

Процесс сочинения идет под живую музыку (музыкальное оформление – Павел Герасимов, за пианино – Петр Аверин). Она придает спектаклю движение и легкость, которых ему не хватало в первых мизансценах с участием Лизы, шедших в неожиданно медленном темпе. Удивительно, сколь серьезно и нежно говорит о Чацком горничная, выведенная едва ли не в амплуа лирической героини: она так корит хозяйку, намекая той, что Александр Андреич – вот истинно достойный кавалер, что невольно закрадывается подозрение, не вздыхает ли Лиза тайком вовсе не о буфетчике Петруше. Почти резонерская интонация эпизода звучит непривычно и не совсем вписывается в общую атмосферу действа. Но тут Софья становится буйно весела, вовлекает в свои забавы наперсницу тайн, и настроение сцены находит эмоциональный баланс. А в разгар игры вбегает в комнату и тот, кто так чувствителен, и весел, и остер, – и постановка приобретает лирическую направленность.

Александр Андреич – милый обаятельный молодой человек, влюбленный в Софью совершенно искренне и сильно. Он недаром скакал к ней 45 часов, глаз мигом не прищуря, и счастлив видеть ее. «Чацкий действительно Софью любил, – утверждает Александр Коршунов. – Да, он был занят беспрерывно все эти годы, но ее не забывал ни на минуту. Это не значит, что он думал только о ней, – он очень много чем занимался, но она все время для него существовала. И он именно к ней прилетел. Да еще и влюбился заново, вдруг заметив, что она невероятно похорошела, просто чудо какое-то, как расцвела! Чацкий и в Москву стремился, чтобы рассказать ей о том, что с ним случилось в Петербурге, где его зачеркнули. “Я к ней хочу, домой! Она мне так сейчас нужна, потому что это самое любимое родное существо, которое меня поймет”». Режиссеру вторит Анатолий Смиранин: «Чацкий и Софья практически вместе выросли в доме Фамусовых. Для героя приезд через три года в этот дом – возвращение в место силы, первой любви. Софья для него остается родной душой, с кем он и подушками дрался, и прятался, и шумел по стульям и столам, – его сестрой, подругой, в которую он влюбился опять, здесь и сейчас». 

Ведущая нота в игре Никиты Спиридонова – глубокая нежность, Арсений Мичурин весь звенит от юного горячего чувства. Софья же в исполнении Екатерины Богдановой не на шутку сердита на Чацкого: резко выговаривает Лизе в ответ на ее напоминания, решительно скрещивает руки на груди, будто закрываясь от прошлого, в котором ее променяли на странствия по свету. Разве не права она, замечая, что незачем ездить так далеко, если любит кто кого? 

«С такими людьми, как Чацкий, очень сложно – но так и со всеми великими творцами трудно, – замечает Александр Коршунов. – Трудно было бы и Софье, они наверняка бы ссорились. У нее действительно есть обида на него. Она переживала, ждала его писем, но наконец переболела им. Три года – большой срок, возникла симпатия к Молчалину. Но и в этом как будто продолжается ее внутренний спор с Чацким. Мол, Алексей Степаныч – положительный человек, а вы только смеетесь надо всеми. По сути, она приняла ту жизнь, какой живут ее отец и люди в Москве и которую Чацкому так хотелось бы изменить».

Как встречает Чацкий эту перемену? У каждого из составов – свои акценты. Герой Никиты Спиридонова в пылу свидания ничего не понимает и не видит, не чувствует за собой вины и почему-то абсолютно и простодушно уверен, что его по-прежнему любят. Скороговоркой он обрушивает на красавицу вопросы, впечатления, но главное – свою сильнейшую любовь, очевидную по всему. Его коллега, натолкнувшись на сердитое молчание Екатерины Богдановой, как будто робеет (разница в возрасте у артистов придает спектаклю новую интересную краску: такая Софья, старше и опытнее, не может не среза́ть юного товарища по детским играм).

Гораздо свободнее он чувствует себя с Фамусовым (это относится к обоим составам). Но причины этой свободы разные. Никита Спиридонов снисходителен к своему наставнику. И немудрено – в эпизоде с занесением в календарь памятных событий тот предстает даже не демагогом, а попросту туповатым человеком: прихихикивает и поглаживает живот, комментируя приглашение на форели, как будто на что-то намекает при замечании о скорых родах вдовы-докторши. Ему в пару – развеселый юный слуга Петрушка (Денис Шац): полнота не мешает ему невпопад пританцовывать при попытке угадать, куда зван его хозяин (разумеется, на погребенье), и скорбно крестить воздух, не дождавшись сообщения о крестинах. Арсений Мичурин более привязан к своему второму отцу, да и тот, кажется, сердечнее встречает Александра Андреича. (Как будто для баланса этому Фамусову в качестве слуги назначен верный старый Петрушка в исполнении Михаила Никитина). Однако в обеих версиях дом Павла Афанасьевича не так чтобы безукоризненно строг и размерен, и не стоит удивляться тому, что Софья ведет чересчур самостоятельную жизнь.

Но влюбленный Чацкий Никиты Спиридонова ничего этого не знает. Молчалина (Илья Ковалев) он как соперника не рассматривает, огромный Скалозуб (Александр Пацевич) с бутафорскими усами и безразмерной саблей, похожий на карикатуру на служак всех времен, вызывает у него смех и изумление. Как не удивиться, когда тугодум Сергей Сергеич вскакивает навытяжку и торжественно крестится на далекий колокольный звон, громогласно хохочет, улыбается во весь рот в какой-то детской радости, отчего Фамусов донельзя заискивающе начинает смеяться вслед потенциальному зятю. Нет плохого в том, чтобы мечтать отдать дочь за будущего генерала, но Павел Афанасьевич так раболепствует перед полковником, что его лакейство становится гораздо очевиднее, чем в разговоре с Александром Андреичем о блистательном дяде, пожалованном высочайшею улыбкой государыни. Тогда казалось, что опытного, заслужившего положение и почет мужчину просто раздражает легкомыслие юноши, действительно бившего за границей баклуши, но нет: это все тот же грибоедовский классический Фамусов, готовый прислуживаться, что так небрежно отвергает его молодой собеседник.

(Сам же режиссер понимает, что у Павла Афанасьевича мотивация весьма сложна. «Его главное требование к Чацкому – поди-тка, послужи. “Служить бы рад – прислуживаться тошно”. Ах, вот видишь! Все вы гордецы, даже поклониться не хотите. А что ты сделал до этого времени? Да ведь и Фамусова можно понять: “Я в тебя столько вложил, а где отдача? Ты же дурака валяешь столько лет! Блажишь, строишь воздушные замки, а в чины выводит и пенсии дает кто? – Максим Петрович!” У него своя правда»).

Эта правда точнее выявляется в игре параллельного состава. Фамусов Антона Алипова несколько сдержаннее и гораздо менее раболепно встречает потенциального зятя (Алексей Суренский). Оба торжественно-серьезны: этот визит – подготовка к сватовству. Скалозуб предстает человеком жестким, озабоченным карьерой и совсем не безобидным душкой. На такого и впрямь можно делать ставку, и Павел Афанасьевич не зря боится, что Чацкий своим горячим монологом расстроит намечающийся выгодный брак. Юный «карбонари» сперва угрюмо слушает собеседников, присматривается к сопернику. Конечно, он бы не утерпел, зацепился бы за любую фразу, не только о новых домах, ведь его уже порядком распалил разговор о Максиме Петровиче, отважно жертвовавшем затылком при прежней государыне. В каждом упоминании дел общественных Александру Андреичу чудится намек на неудачу, явно постигшую его в Петербурге: не он, честный и умный, «выводит в люди», не он «дойдет до степеней известных» – все вызывает в нем искреннюю обиду за себя. Нет, не за государство он болеет, а переживает, что отодвинут от участия в решении его судеб. Возможно, такие воззрения не делают Чацкого Арсения Мичурина выдающейся личностью, но они так понятны, что вызывают симпатию и сочувствие. 

«Чацкий приехал не из-за границы, а из Петербурга, от которого до Москвы “верст больше семисот”, – уточняет Александр Коршунов. – А там он, как слыхали, с министром был близок, потом что-то случилось, разошлись. Почему? – Потому что не захотел кланяться, взятки давать или искать протекции. И ведь все шло хорошо, он наверх взлетел, проект какой-то предложил, который сперва поддерживали, а потом с этого верха его скинули. Он принципиален, а там надо было кому польстить, кого ублажить, кому подарок подарить. Такова жизнь, мой дорогой, не чета тебе люди это делают и будут делать. Поэтому его так и встречают у Фамусовых: “Ах, вы здесь, а мы думали, вы далеко от Москвы! Вернулись? И всё такие? Да ведь вас, как говорится, умыли там и ноги об вас вытерли, а вы все так же летаете в облаках и ищете правду!” – А зачем меняться?»

В игре же Никиты Спиридонова идеологической подоплеки почти нет – он вовсе не благородный декабрист, каким играл его когда-то Виталий Соломин, и не разочарованный Чайльд Гарольд в трактовке Олега Меньшикова. Кажется, ему действительно не очень хочется служить: и потому, что молод, и потому, что карьеру делают в самом деле неприятные люди. Ему не нравятся примеры Фамусова, не нравится и то, что его распекают, как мальчишку («мы с вами не ребяты», – гордо скажет он позднее). Их спор с Павлом Афанасьевичем – вечный конфликт отцов и детей, в котором молодежь всегда в позиции отрицания. Разумеется, это нормально, и такой посыл тоже присущ комедии Грибоедова, но не он ее определяет. Чацкий восстает не против старого, а против уродливых пережитков прошлого. Другой вопрос, как он предлагает с ними бороться, но эта тема, может, и не пьесы «Горе от ума», а вот воззрения главного героя не могут не иметь социальной почвы.

В спектакле, сыгранном первым составом, ее будто бы и нет, словно артисты настаивают на том, что конфликт комедии слишком глобален и вечен, чтобы брать начало в плоскости общественной. Чацкий и в спор-то ввязывается не потому, что его беспокоят старые предрассудки: молодому горячему человеку просто обидно, что про него забыли Фамусов со Скалозубом. Они и впрямь увлеклись приятным разговором про прекрасных женщин-патриоток и красавицу-Москву. Эпизод решен как интерактив с вовлечением зрителей: артисты свободно обращаются к сидящим в зале, отождествляя их с Татьяной Юрьевной и Пульхерией Андревной, жмут руки мужчинам, поздравляя с сынком, имеющим орденок в петличке, причем оказывается, что громадный Сергей Сергеич – тишайший консерватор в душе, со страхом внимающий рассказам о старичках, смело толкующих о правительстве. Финальная фраза о том, что едва ли сыщется другая такая столица, как Первопрестольная, звучит как тост, тем более уместный, что в руках у собеседников рюмки.

В исполнении Никиты Спиридонова Александр Андреич, раззадоренный беседой, в которой ему нет места, беспардонно влезает в нее, все более распаляясь по ходу. Но что его волнует? Проклятые крепостники? Пролазы, делающие карьеру благодаря армейской службе? – Безусловно, они ему неприятны, но не настолько, чтобы так этим гореть, а потому он быстро затухает. Этот Чацкий похож на милого хорошего ребенка, искренне огорчающегося из-за бед и болей, что он видит вокруг, но всерьез ими не живущего в силу то ли молодого возраста, то ли какого-то диковинного равнодушия к тому, что не касается его лично. Гораздо больше он занят любовью, тем более что Софья без конца подбрасывает ему поводы для размышления.

Екатерина Богданова играет однозначную любовь к Молчалину, по правде лишаясь сознания при его падении с лошади и, надо заметить, довольно прямо признаваясь Чацкому в том, кто́ ею избран. Действительное ли это чувство или придуманное, сказать сложнее. Ее по-настоящему оскорбил давний отъезд Александра Андреича, в которого она по молодости лет, похоже, не на шутку была влюблена, но тогда ведь и Молчалин должен возникнуть назло, вопреки – ан нет: девушка сильно увлечена привлекательным и по-своему изысканным секретарем отца, стройным щеголем в элегантном длиннополом сюртуке. Он вкрадчиво-льстив, но не раболепен, явно высокого мнения о своей особе, циничен, расчетлив. В Чацком он инстинктивно распознает человека, не умеющего сделать карьеры, а потому надменен в разговоре с ним. (Иван Мишин избирает другой рисунок: его герой вкрадчивее, тише, с Чацким он беседует как равный с равным, что уже само по себе неслыханная дерзость). Молчалин же Ильи Ковалева, мелкий чинуша из Твери, ощущает себя более дельным, нежели великолепно образованный дворянин, – наверное, именно в этом секрет того, почему такие люди «блаженствуют на свете». Вывод неприятный и, к сожалению, по-прежнему весьма злободневный. А посему не худо бы молодым героям с умом, алчущим познаний, призадуматься: не стоит ли хоть иногда, разнообразия ради, заняться чем-нибудь всерьез, а не только красиво и правильно рассуждать?

Впрочем, герой Арсения Мичурина и рассуждает-то не всегда: слишком много событий на него свалилось, и все, как на грех, неприятные. С какой болью он вымаливает признание Софьи, как недоумевает от ее панегирика Молчалину! Несоответствие ее хвалебных слов тому, что такое есть Алексей Степаныч, пробуждает надежду у Чацкого. Но в этой сцене он действительно предстает расточителем нежных слов, он истинно мечет бисер перед девушкой, не заслуживающей настолько горячей любви, почти со слезами, со страданием. Его трудно не пожалеть, не посочувствовать чистоте юного сердца – но героиня Екатерины Богдановой сурова. Ее коллегу искренность трогает больше. «Я как Влада Самохина глубоко сочувствую Чацкому и понимаю, за что он борется. Он попал в странную ситуацию: вернулся в семью, которая была ему близка с самого детства, и вдруг увидел, что она превратилась в напыщенных “уродов с того света”. От чего он бежал, спеша домой, на то там же и напоролся. А вот Софья вряд ли испытывает к нему жалость. Наоборот, она наслаждается его мольбами, чувствуя себя королевой».

В Чацком Никиты Спиридонова также подкупает искренность, хотя и другого рода. Он верит тому, что говорит, ему больно от торжества французика из Бордо. («Какой-то фитюльке все смотрят в рот, и из века в век, из поколения в поколение это повторяется. “Ах, он американец! Ах, он англичанин!” А почему мы своих-то людей в упор не видим?! Он не превратился в могучего славянофила, но его волнует, почему мы так слепо боремся со своим исконным?» – объясняет Александр Коршунов значение эпизода). В знаменитом монологе герой предстает простым хорошим человеком, патриотом, той молодежью, которая составляет большинство общества, – и это абсолютно нормально. Но, если так, – почему сегодня мы не справляем победу этого большинства? Не потому ли, что для побед все-таки по-прежнему нужны действия и социально-идеологический задор? Их у Александра Андреича нынешнего извода, увы, нет, поэтому и не обращают гости внимания на его слова, к финалу громовой речи предпочитая танцы.

При этом для режиссера социальный посыл великой пьесы важен. «Есть эпизоды, бьющие просто не в бровь, а в глаз, указывающие буквально на сегодняшние реалии. 
Где? укажите нам, отечества отцы, 
Которых мы должны принять за образцы? 
Не эти ли, грабительством богаты?
А вспомните другую строку:
Прошедшего житья подлейшие черты.
Это такая прямая ассоциация с тем, что происходило в девяностые годы! Про тех, кто грабанул, вылез наверх, во власть, в миллиардеры. А теперь, мол, не надо про это говорить, уже время прошло, уже дети в Англии учатся – зачем вспоминать, каким образом богатство их было нажито. Или этот фрагмент:
Тот Нестор негодяев знатных, 
Толпою окруженный слуг; 
Усердствуя, они в часы вина и драки 
И честь, и жизнь его не раз спасали: вдруг 
На них он выменял борзые три собаки!!!
Да, сегодня крепостного права нет, но ведь и сейчас есть те, кто чужую жизнь не ставит в грош, зато видит смысл в айфоне в золотой оправе. Ради этого не жаль уволить 10 человек. 
Или вон тот еще, который для затей 
На крепостной балет согнал на многих фурах 
От матерей, отцов отторженных детей?!
Разве сейчас нет таких людей, которые для того, чтобы поразить Москву, не делают чего-то подобного? А что дальше будет, им наплевать: важна пена, внешний блеск. 

Нам хотелось, чтобы знаменитые монологи звучали очень по-живому, очень искренне, ведь они острые, абсолютно социальные – не в смысле классовых противоречий, может быть, не с марксистской точки зрения, а с точки зрения человеческой: правды и неправды, справедливости и несправедливости. Факты, на которые указывает Грибоедов, режут как ножом. Но у меня был страх перед излишним пафосом».

Пафоса удается избежать (возможно, не всегда это оправданно), а в начале второго акта Анатолий Смиранин уже объявляет танцевальную разминку (хореография Петра Казьмирука) – она необходима для бальных сцен. «Ах, свобода, ах, свобода», – мягко и мечтательно зазвучит в записи голос Александра Коршунова, читающего стихотворение Бродского. О великой свободе, равенстве и братстве мечтал Чацкий, но где ему навести свой порядок в надменной Москве! Впрочем, горе его не от общественных бед, а от любви. Увы, и любовь эту разбивает блестящий вечер у Фамусовых, но Александр Андреич даже не замечает, что разбилась-то она гораздо раньше.

Сперва заметить некогда: приезжает энергичная активная Наталья Дмитриевна (Нелли Шмелева), комически таращится на Чацкого, громогласно кричит, хвастается обручальным кольцом. Эта дама в красном платье как будто уже торжествует над героем, предчувствуя его скорое падение, выставляет как трофей мужа (Павел Степанов), навеки попавшего под ее красный каблучок. (Екатерина Тонгур в параллельном составе играет даму, «урвавшую» себе супруга, для которого становится не тиранкой, а мамашей, и Дмитрий Бероев очень хорошо понимает безвыходность положения своего героя). В глазах рябит от пышных оборок нарядов, перьев, цветов. Гости Фамусовых – суетная толпа, не способная ни понять Александра Андреича, ни раззадорить его на действенную борьбу. Счастливая тем, что ей случайно перепал дорогой букет, украдкой демонстрирует его зрителям графиня бабушка (Галина Калашникова). Шамкает безвредный князь (Вадим Борисов), галдят княжны. Вот появляется хамоватая тетка Софьи – безапелляционная, чванная, язвительная Хлестова (Татьяна Филатова), степенно демонстрирует пошлость и ничтожество благообразный ловкач Загорецкий (Олег Алексеенко). Истинно зла только графиня внучка (Валерия Гладилина), чье выразительное лицо вспыхивает радостью от особенно пикантных сплетен. Все эти люди неприятны, жалки, и не случайно так расстраивает Чацкого встреча с французиком: он и впрямь устал от этого шумного пустого окружения. 

В двух версиях бала – единый посыл. Разве что графиня-внучка Елены Маркеловой не желчна, а просто светски остра и пикантна, озабочена отсутствием кавалеров для танцев, а не женихов. Княгиня (Виктория Склянченкова), вынужденная искать мужей для бесчисленных дочек, с ней явно не может согласиться, тем более, что она и сама еще – огонь. Несколько другой и Загорецкий (Сергей Загорельский) – подвижный, как паяц, артистичный шумный человек, не ловящий рыбку в мутной воде, а искренне увлеченный бестолковой и праздной жизнью, болтающий вздор не из выгоды, а по вдохновению. Здесь, в атмосфере лести, злословия и нервного поиска (каждый ищет своего), где властно берет бразды правления истеричная взбалмошная Хлестова (Ирина Сидорова), желающая всегда и во всем первенствовать, все взвинчены и раздражены.  

Раздражена и Софья, особенно нарядная в белом кружевном платье, свежая, как цветок. Чацкий все время колет ей глаза, будит неприятные воспоминания. Замечание о его сумасшествии – экспромт героини Екатерины Богдановой: она и сама от себя такого не ждала. (Владислава Самохина поясняет: «Софья специально распускает слух о сумасшествии Чацкого. Она это делает потому, что он затронул Молчалина, сказав, что тот не соответствует ее представлениям. Ее это выводит из себя»). Но слово сказано, подхвачено… Его воспринимают как занятный анекдот, в открытую конфронтацию с главным героем толпа не вступает. Они все друг другу надоели и мечтают избавиться от взаимного присутствия тем или иным способом, а тут и повод появился. Александр Андреич досадует на сплетню, но слишком утомлен последними событиями, чтобы впадать из-за нее в бешенство. Из уныния его не в силах вывести даже Репетилов (Даниил Толстых) – дурачина-простофиля с цветком в петлице, способный только шуметь и рекомендовать к прочтению великого Ипполита Маркелыча Удушьева. Персонаж подается несколько назойливо: рассказывая о принадлежности к тайному обществу, он выговаривает невовремя заигравшему пианисту, машет руками, тараторит. Но, поделись он этим задором со своим меланхоличным товарищем, не стал бы тот таким же Репетиловым – громким, жизнерадостным говоруном и бездельником? Пожалуй, ответ на вопрос Загорецкого «Как думаете вы об Чацком?» не получает в постановке точного ответа. Разве что все то же репетиловское замечание: «Он не глуп».

Не глуп, но юн, а потому не выдерживает столь долго длящегося напряжения, как кажется по сцене с участием Арсения Мичурина. К концу бала герой так утомлен, что почти не реагирует на явление обаятельного водевильного Репетилова (Денис Шац), с увлечением пляшущего, машущего руками, по-детски радостно рассказывающего об участии в нелепейшем «тайном обществе». В этой версии спектакля эпизод выглядит почти излишним, хотя за второстепенным персонажем интересно наблюдать.

Герой Никиты Спиридонова крепче. В спектакле он выведен молодым и искренним, потерпевшим сокрушительное поражение – но не в карьере и не в делах общественных. (Не слишком ли хорошо мы думаем о человеке, приписывая ему горячий патриотизм, если он пренебрежительно размышляет о своей стране: «И вот та родина… Нет, в нынешний приезд /Я вижу, что она мне скоро надоест», – распаленный лишь любовной неудачей?) Его жаль, как всегда жаль юношу, отвергнутого девушкой, пусть даже такой гордячкой, как Софья. С какой ненавистью она давала отповедь Молчалину, за минуту до того самоуверенно соблазнявшего Лизу, дразня ее яблоком! В итоге проиграли все, и, повесив голову, молча сидит на стуле, отвернувшись, красавица в кружевном платье. 

«Больше всего в финале Софья переживает из-за своего проигрыша, – говорит Владислава Самохина. – Она не думает об отце в этот момент. Даже если он отправит ее “в глушь, в Саратов”, для нее это не имеет значения, потому что разрушилась ее мечта, рухнуло доверие к Молчалину. И все это слышал Чацкий! А ведь именно ему на протяжении всего времени Софья доказывает, какой Молчалин замечательный человек. И вот он оказался абсолютно во всем прав! Гордость ее сгубила».

Напрасно мечет громы и молнии Фамусов. (Утешить его тихонечко приходит все тот же Молчалин, переждавший бурю у себя в чуланчике и здраво рассудивший, что хозяин не поверит бессвязным обвинениям Чацкого. «Для нас была важна фраза: “Молчалин давеча в сомненье ввел меня”, – поясняет замысел Александр Коршунов. – Дескать, подумал на него, да какое там! Фамусов этот вариант отбрасывает. А вот реальная опасность – Чацкий! Потому что старая любовь не ржавеет. Он абсолютно уверен, что у дочери ночное свидание с Чацким. А Молчалин уже ушел в его сознании на десятый план. Честно говоря, финал я “украл” из старой постановки Малого театра, в которой мой отец, Виктор Иванович Коршунов, играл Молчалина. В конце спектакля он подходил к Фамусову, вставал за его плечом, и люди в зале понимающе улыбались. Хотя за 5-10 минут до того Софья требовала, чтобы “здесь заря вас не застала”, но кто в доме хозяин? Тем более, что ее-то сейчас отправят из Москвы, так что Алексею Степанычу совершенно не надо бежать: решать будет Павел Афанасьевич, и герой выплывет. К сожалению, очень часто получается так, что Молчалины блаженствуют на свете, и ничего с этим не поделаешь»). 

Даром тратит красноречие и Чацкий. Что за глупости выговаривает он Софье? 
Зачем меня надеждой завлекли? 
Зачем мне прямо не сказали, 
Что все прошедшее вы обратили в смех?
Полно, какие надежды! Она ведь сразу же дала понять, что их любви больше нет, что сердце ее отдано другому. «Конечно, какой умный человек, если ему уже двадцать раз сказали, что его не любят, не уехал бы, поехал бы на бал к Фамусовым? – соглашается постановщик. – Но ведь он действительно “глядел, и видел, и не верил”. А тут наконец заметил, что Софья – другая, чужая. И – отрезвился сполна и прозрел». Теперь не нужно бы сердиться – уж во всяком случае не на девушку, – но так устроен человек, и его жаль, потому что горе его очевидно.

Особенно – у Чацкого Арсения Мичурина. К объяснению с Софьей он сник, расстроился, сдался. «Душа во мне каким-то горем сжата», – говорит артист с таким искренним дрожанием в голосе, с таким ощутимым страданием, что трудно не разделить именно это горчайшее горе.

Наверное, уже не столь важно, от чего оно. В конце концов, ум с сердцем не в ладу, как написал сам классик. Но ради того, чтобы совершить столько глупостей, не стоило великому литературному герою нестись больше семисот верст. Тогда, оказавшись у ног Софьи Павловны, он еще не знал, что истиной наградой за эти подвиги окажется фраза язвительной Хлестовой: «Он жалости достоин». Когда о тебе сожалеют подобные люди – это и впрямь горе.